«АЙ ДА ПУШКИН...»

Известно, что творчество и зрелые годы жизни поэта с его делами лично-семейными давно хронометрированы и структурированы. Временных дыр ничтожно мало, они единичны и до часов выверены с академической дотошностью. В этом ряду есть лишь одно исключение: загадочное «белое пятно», которое выпадает на первую половину сентября 1829 года, когда, возвращаясь с Кавказа, поэт задержался на Дону. Сам поэт посвятил Дону 16 стихотворных строк, но они не шедевр, признаются проходными и потому маститыми исследователями комментируются скупо.

Зато эта нива освоена поколениями донских литераторов и краеведов. Ключевые строки стихотворения «Дон» — «Отдохнув от злой погони, чую родину свою …» — обычно помещают в контекст общей травли поэта властями, и потому пребывание на донской земле считают редкими его днями смиренномудрого упоения покоем и творчеством. Правды ради, упоминают обычно причину задержки: поэт досадно проигрался в карты, и донской атаман его выручил, одолжив сумму для немедленного расчёта, но присылку денег на дальнейшую дорогу пришлось ждать несколько дней.

«Несколько дней» — это сколько? И откуда светила Пушкину присылка денег? Ведь известно, что как такового «дома» у него не было, с отцом он перед поездкой крупно разругался, а друзья, что имели возможность ссудить нужную сумму, были на Кавказе, откуда он только что выехал.

Поиск истины об этих днях всегда ввергал в отчаяние маститых академиков. Им-то хорошо было известно, что подоплёка «путешествия в Арзрум» — в азарте игры, с юных лет приворожившей поэта. Настолько, что он предпочёл бы вовсе не жить, если не играть. Но к тем дням настоящая, большая игра в обеих столицах делалась невозможной, полиция завела картотеку на карточных игроков и изощрялась в надзоре. Крупные карточные проигрыши докладывались на высочайшее имя. По злосчастной закономерности, Пушкин часто проигрывался, и с годами его долги становились досадной головной болью для императора. Гласно и негласно опекая придворного поэта, он тщетно пытался обуздать его страсть, ставшую смыслом жизни.

Но среди игроков поэт славился как искуснейший банкомёт. Мимикой, техникой, ритуальной фразой одухотворяя игру, он превращал её в завораживающее действо.

Отсюда и родилась кавказская авантюра, устроенная друзьями, служившими на Кавказе. Командующий граф Паскевич поверил уверениям, что поэт, посетив действующую армию, освятит в своих творениях победы армии под его предводительством. Дело провернулось так скоротечно, что Николай I наивности Паскевича очень удивлялся. Уж он-то знал, что на Кавказ с военными действиями переместились из столиц и центры «большой» карточной игры. Здесь праздно — особенно на водах — скучала не только состоятельная публика, но и лечилась от ран «золотая» служивая молодёжь. Вот ей-то и потребовался поэт, его слава, помноженная на особое умение вести банк, магнетически втягивая играющих в пучину азарта.

Это потом — по возвращении в столицу — император вызвал поэта и потребовал объяснений. Тут формально Пушкин был чист: он посетил Кавказ и действующую армию, имея законное разрешение командующего. Императору оставалось простить поэта в очередной раз, в изумлении воскликнув: «Но надо было спросить меня, ведь армия моя».

Три неполных месяца, перемежая игру наблюдением военных действий, прогулками и лечением «на водах», поэт набирался впечатлений, благотворно питавших его творчество в последующие годы. Но Паскевич очень быстро усмотрел истинную цель его приезда и отослал из действующей армии. Далее — на водах — Пушкин тоже не задержался. Здесь он неприлично сильно, как никогда до того, проигрался, оставив за карточным столом не только все свои деньги, но и тысячу червонцев, вверенных ему генералом Раевским. Чтобы представить объём этого золота, скажем: оно весило в монетах около 10 кг.

Это была катастрофа, из которой Пушкину предстояло мучительно выпутываться. Москва и Питер ждали его кредиторами по прежним долгам, ждал с объяснениями отец, ждало отложенное сватовство к Наталии Гончаровой. Рушилось всё то, что он намеревался денежно обустроить на тридцатом году своей беспорядочной холостяцкой жизни: крупно «сорвать банк» на Кавказе не получилось. Впереди маячило беспросветное безденежье, литературная каторга, прибавляющая славу первого поэта России, но никак не средства, чтобы семейно обустроить жизнь.

Вот в эти-то отчаянные дни в пушкинистику ворвался человеческий вихрь в образе, хорошо описанном Михаилом Пущиным: «Тут явилась замечательная личность, которая очень была привлекательна для Пушкина, сарапульский городничий Дуров ( брат «девицы-кавалериста» Дуровой). Цинизм Дурова восхищал и удивлял Пушкина, забота его была постоянная: заставлять Дурова что-нибудь рассказывать из своих приключений, которые заставляли Пушкина хохотать от души; с утра он отыскивал Дурова и поздно вечером расставался с ним».

И далее: «Пушкин условился ехать с Дуровым до Москвы; но ни у того, ни у другого не было денег на дорогу. Я снабдил ими Пушкина… Из Новочеркасска Пушкин мне писал, что Дуров оказался … (мошенник), выиграл у него пять тысяч рублей, которые Пушкин достал у наказного атамана Иловайского».

Сравним, как это у самого Пушкина: «Я познакомился с Дуровым на Кавказе в 1829 г., возвращаясь из Арзрума. Он лечился,.. играл с утра до ночи в карты. Наконец, он проигрался, и я довёз его до Москвы в моей коляске».

Тут, кроме вранья о Дурове, явный прокол об Иловайском: ведь он был под следствием и уже три года не атаман. Кроме того, надо вовсе не знать обычаи казачьего управления Доном, чтобы наивно представлялась сама возможность кредитоваться у атамана по карточному долгу: игра на деньги в Новочеркасске жестоко каралась.

Но для нашего рассказа важно не то, кто и почему своими текстами лукавит, а тот факт, что на Кавказе сошлась и на Дон явилась не пара примитивных неудачников, продувшихся на водах, а взрывной заряд с мощным потенциалом, способным вдохновиться на любую денежную авантюру. Рядом был Ростов и его верная спутница Нахичевань. В те годы это были самые динамичные и денежные города в России, по разным причинам выпадавшие из общей административной системы империи. Тут был рай для мошенников. Полицейские сводки тех лет беспомощно описывают, как здесь укрываются преступники, делаются фальшивые паспорта и кредитные билеты. Ни гражданские, ни военные ведомства не могли взять в толк, — кому из них следует управлять этим анклавом на казачьей земле. По берегу Дона два города уже слились в единую теснину портовых контор, представительств и филиалов компаний всего мира, занимающихся фрахтом, сбытом и спекуляцией. На маклерстве в три-четыре руки тут делались состояния. И уж, конечно, на одно деловое заведение приходилось по два питейно-игорных, где в один присест можно было продуть всё нажитое за день.

Вот в этот оффшор, как в «чёрную дыру», провалилась наша «парочка» на неустановленное число дней.

В Москву Пушкин прикатил вполне успешным. Он разрулил прежние долги и начал делать новые. Но это была уже другая глава его жизни: со сватовством, женитьбой, и … всё той же страстью к игре.

С Дуровым, а затем и с его сестрой, «кавалерист-девицей», он остался до конца своих дней в теснейших дружеских отношениях, скреплённых и литературным сотрудничеством.

В заглавии деликатно мы не привели вторую половину известной фразы, оставив её в устах поэта. А за моральные издержки тем, кому поэт — лубочная святыня, пусть платит… Пушкин.