Он был необъяснимым чудом

Вознесенный на вершину мировой славы за выдающиеся военные заслуги Суворов озадачивал современников эксцентричным чудачеством, не знавшим меры.

До наших дней остается загадкой сочетание в нем всесокрушающего честолюбия и целеустремленности с имиджем шута и простака.

Надо сказать, что в роду Суворовых честь имени была возведена в степень  болезненного «пунктика». Дед Суворова был почетным главой московского клана Мануковых-Хастатовых — столичных армянских семей, отличившихся на государственной службе с времен правления Петра I (Василий Хастатов — известный нам как один из основателей Ростова-на-Дону — хотя и приходился Суворову двоюродным братом, но близких отношений между ними не сложилось. Зато его сыновей, Акима и Богдана, полководец привечал. Аким Васильевич был личным адъютантом полководца и дослужился до звания генерала).

Дед Федосей Мануков занимал высокие государственные должности, был одним из первых губернаторов Санкт-Петербурга, затем возглавлял вотчинную коллегию. В конце 20-х годов он обосновался в Москве, в доме–усадьбе на Арбате. Сыновей у него не было, и род Мануковых на нем пресекся. Но у него были две дочери. Когда они подросли, он начал присматривать женихов в среде своих подчиненных, «положив глаз» на Марка Скарятина и Василия Суворова, способных юношей из знатных, но небогатых семей. Мануков ввел их в свой дом, и вскоре Марк взял в жены младшую из сестер, а Василию приглянулась старшая — Тушкуи (Евдокия).

Она и стала матерью полководца. Молодая семья Суворовых поселилась в доме тестя, и их первенец, Александр, что называется, вырос «на коленях» деда, в окружении многочисленной армянской родни, где традиционно-восточный быт сочетался с привычками российских вельмож.

Конец этой семейной идиллии положило следственное дело, возбужденное против Федосея Манукова в конце 30-х годов. Дом на Арбате в числе прочей недвижимости пошел на уплату долгов, семья впала в нужду.

Про мать полководца мы ничего не знаем. В его бумагах и обширнейшей переписке нет ни единого о ней упоминания. В известной автобиографии эта странность примечательно подчеркнута фразой «меня родил отец». Понять ее можно лишь в контексте решительного разрыва Василия Суворова с тестем, когда тот был изобличен в мошенничестве и отстранен от службы. На глазах малолетнего Александра разыгрывалась драма семьи, печаль, слезы и ранняя смерть матери, не понявшей воинствующего пыла мужа–праведника, тоже обрушившегося на тестя.

Александр отца боготворил, он был для него образцом. Университетов и даже школ Суворов не знал и свою феноменальную образованность получил исключительно из занятий с отцом, человеком редчайшей для своего времени учености, говорившим и читавшим на основных европейских языках.

В 45 лет, по смерти отца, Александр Васильевич возглавил род Суворовых и только тогда решился восстановить общение со своими армянскими родственниками.

Дела его шли в гору, впереди его ожидали самые продуктивные годы и слава. Для самоубийственного чудачества места в его жизни не было, и быть не могло. Но все изменил случай. Полководец командовал тогда Кубанско-Крымским корпусом и часто бывал в Ростове-на-Дону.

Впрочем, тогда такого города еще не было, была лишь крепость, известная под именем Свято-Дмитриевской, с нарождающейся рядом Нахичеванью.

В те годы нижний Дон отчаянно страдал от разбойных набегов ногайской орды, и это тормозило развитие региона.

Годами ранее Суворов возглавлял строительство точечных укреплений по Кубанской оборонительной линии. Тогда казалось, что цепи крепостей по границе империи будет достаточно. Но реалии, сложившиеся в 1783 году, с очевидностью убеждали: рубежа по Кубани хватает лишь для номинального признания за Россией прав на Предкавказье, а в действительности в степях, обтекая укрепления, продолжала разгул и разбой орда, возглавляемая протурецки настроенными ханами.

И вот в конце 1782 года к войскам, уже подтянутым к Дмитриевской крепости, прибывает Суворов со своим штабом. Как водится, первой и главной заботой стал сбор информации о противнике. Лазутчики и небольшие конные отряды, засланные во все стороны южной степи, вскоре вернулись с обескураживающим известием: степь пуста, орды нет, в небольших кочевых становищах живут лишь беспомощные старики да малые дети. Стало ясно, что разведка противной стороны работает намного эффективней, прибытие на Дон Суворова стало для орды знаком, и она предпочла уйти в закаспийские степи и затаиться, насылая время от времени летучие шайки на войсковые укрепления.

И тогда полководец придумал и реализовал одну из самых искусных «суворовских хитростей». Войска были уведены далеко на север, а жизнь крепости вошла в обычный рутинный порядок. Суворов вызвал к себе жену Варвару Ивановну с дочерью Наташей и принялся приводить в порядок главный свой теоретический труд  — «Науку побеждать». Тут у него нашелся помощник, молодой литератор, секунд-майор Иван Сырохнев, автор донских этнографических исследований. В две руки они начали править сделанные ранее бессистемные наброски. Потекли самые счастливые и умиротворенные дни в жизни Суворова: он упивался покоем, семьей, творчеством.

К середине 1783 г. пришли первые сведения о том, что степь зашевелилась и объявились кочевники. Суворов завершает «Науку побеждать», обсуждает ее с офицерами, солдатами, с крепостной общественностью, неизменно объявляя, что  вот-вот выезжает в столицу для представления матушке-императрице. И в конце сентября все видят, как он покидает крепость и в сопровождении охраны катит на север, в столицу.

Но в действительности в карете — не он, а его двойник. Сам Суворов в это время направляется в строящийся монастырь Сурб Хач и с узким кругом офицеров заканчивает последние приготовления: войска небольшой численности уже тайно подтянуты и размещены в густом окрестном лесу.

И вот в безлунную ночь с крутого берега в Темерник спускаются плоты и лодки, несколько последующих дней отряд также тайно перемещается через задонские степи к берегам Кубани и внезапно появляется у урочища Керменчик, где стояла орда ногайцев. Суворовский отряд окружил стойбище, и началось небывалое по пролитию крови избиение почти безоружных кочевников.

Ужасающие результаты этого побоища остались до конца дней самым тягостным воспоминанием полководца. Его христолюбивое сердце всю оставшуюся жизнь терзалось покаянием. Победу при Керменчике, в череде своих прочих побед, он всегда вспоминал неохотно и с болью.

Но в сущности это было единственно верное и блестяще исполненное разрешение поставленной задачи. Только сочетанием внезапности и жестокости можно было решить дело. Те из ногайских ханов, что не были убиты или взяты в плен, поспешили, опережая друг друга, пасть к стопам российской императрицы.

Домой, в Димитриевскую крепость, Суворов вернулся поздней осенью. И здесь его ждала измена.

Супруга Суворова, княгиня Варвара Ивановна, была на двадцать лет его моложе. Первые годы их совместной жизни прошли безоблачно, но после рождения дочери она однажды поддалась увлечению, предметом которого стал Николай Суворов, юный племянник мужа. Супругам удалось однако объясниться и восстановить семейный мир. Суворову верилось, что жена-красавица крепкой уздой повязала сердечную порывистость.

Однако в описываемые дни, на исходе 1783 года — как в анекдоте — муж возвратился среди ночи из «командировки» и нашел в своей постели Варвару Ивановну с Сырохневым, что помогал править «Науку побеждать». Любовники, застигнутые врасплох, защитились оригинально: они выставили его на улицу. Прилюдно случилось невиданное: обесчещенный генерал метался у своего порога, бился в окна и двери и, рассекая воздух шпагой, вызывал обидчика на расправу. На шум сбежалась вся крепость.

Но даже в этой безнадежно проигрышной ситуации его гибкий ум цепко и точно оценивал реальности. С ним так было всегда: так рождались все его победы, и тогда, когда он обдумывал стратегию военной кампании, и в гуще батальной схватки, в любой иной коллизии, на которые была  щедра его жизнь. Через озарение ему открывалось единственно верное решение. В том и был его гений. Вот и теперь, беснуясь у порога своего дома, он ясно видел себя со стороны: смешной, суетящийся гневливый воробей, старый и хилый. Видел это глазами как сочувствующих, так и злорадствующих, понимал уязвимость своего положения.

Тут и случилось его великое перерождение. Сановный генерал, ранее осуждавший любое отступление от этикета, умеющий сдерживать свои и чужие вольности, вдруг преобразился. В одно мгновение он вошел в свой новый образ, какого мир еще не видывал и который слился навсегда с его натурой.

Изменилось разом все: движения стали порывисты,  с подчеркнутым припаданием на ногу, слова и фразы гневливыми и язвительными, всегда с потаенным смыслом, что до конца его дней вводили в недоумение слушателя.

Свое новое лицо Суворов обозначил настолько резко и публично, что вся крепостная общественность содрогнулась, сопереживая, решив, что командующий тронулся рассудком.

Семьи у Суворова не стало. Но это уже никем не воспринималось как поражение. Отступление на поле семейной драмы он превратил в свою очередную победу, а тему старого обманутого мужа — библейски неисчерпаемую — в начало новой блистательной легенды.

Гениальной интуицией на берегах Дона в мир являлся образ старого проказника и острослова, с которым сладить, не опустившись самому до шутовства, было невозможно. Новый имидж оберегал гордыню. Маска, удачно найденная, стала его публичным лицом на пути к вершинам мировой славы.

Именно с той поры пошли анекдоты о нем, ставшие частью национального фольклора. Европа была околдована полководцем. Байрон в поэме «Дон Жуан» писал: «Молясь, остря, весь преданный причудам, то ловкий шут, то демон, то герой — Суворов был необъяснимым чудом…»

Обмануть шутовством и простоватостью полководец не смог только императрицу Екатерину. Тончайший психолог, она видела за этими потешными выходками страдающую мужскую гордость гения.

Потемкин, ближайший начальник Суворова, отказывался верить, что суждения, пересказываемые императрицей, почерпнуты из бесед с его причудливым генералом. Дошло до того, что однажды Екатерина призвала к себе на беседу Суворова, а своего фаворита поставила за ширмы. Потемкина потрясли глубина суждений и мудрость подчиненного, и с той поры трогательная сердечность стала нормой их общения.

Пусть поздно, уже на самом излете, но жизнь даровала Суворову случай забыть былое мужское унижение. Случилось это в тот год, когда он с боями прошел через Сент-Готард и Чертов мост и в жарком бреду, лихорадке нашел кров и приют в маленьком поместье долины верхнего Рейна. Молодая хозяйка по имени Регина выходила его, поставила на ноги, дав силу блистательно завершить неповторимую судьбу. В Швейцарии об этом сложилась романтическая легенда, которую писатель Герман Шелл (отец выдающегося актера Максимилиана Шелла) положил в основу своего романа, названного «Последняя любовь Суворова».