И что положено кому

Говорят, в последние дни своей жизни Шолохов вспоминал вальс «В лесу прифронтовом» и просил процитировать один куплет. Тот, что заканчивается словами:

 «Но пусть и смерть в огне, в дыму

Бойца не устрашит,

И что положено кому –

Пусть каждый совершит».

Кто он, Григорий?

Приезжая в первый раз в Вешенскую (а впрочем, и во второй, и в третий) ловишь себя на том, что пристальнее, чем в других местах, всматриваешься в лица прохожих. Кажется, завернешь сейчас за угол, а навстречу – казак с казачкой – вылитые Григорий и Аксинья, той, герасимовской, экранизации шолоховские герои. Такая вот великая иллюзия.

Помню разочарование женщины, прочитавшей где-то: что прототипом Григория был Харлампий Ермаков. Судьба Харлампия, сгинувшего в подвалах ОГПУ, ее тронула. А лицо не произвело впечатления.

- Значит, таким был Григорий, - печально вздохнула она. Ей было легче свыкнуться с этой мыслью, чем с тем, что Григорий – образ собирательный.

Между тем: «Григорий – это художественный вымысел, - свидетельствовал сам Шолохов. – Но могу признаться теперь, что образы Григория, Петра и Дарьи Мелеховых в самом начале я писал с семьи казаков Дроздовых. Мои родители, живя в хуторе Плешакове, снимали у Дроздовых половину куреня. Мы с ними жили под одной крышей, и я для изображения портрета Григория кое-что взял от Алексея Дроздова, для Петра – внешний облик его и смерть – от Павла Дроздова, а для Дарьи многое позаимствовал от Марии, жены Павла, в том числе и факт ее расправы со своим кумом Иваном Алексеевичем Сердиновым, которого в романе я назвал Котляровым… Братья Дроздовы были простые труженики, ставшие на фронте офицерами… А тут грянула революция и гражданская война, и Павла убивают. В глубоком яру их зажали и потребовали: «Сдавайтесь миром! А иначе – перебьем!». Они сдались, и Павла, как офицера, вопреки обещанию, тут же убили. Вот это мне крепко запомнилось. Я катался на коньках, прибегаю в дом – тишина. Открыл на кухню дверь и вижу: лежит Павел на соломе возле пылающей печки. Плечами подперев стену, согнув в колене ногу. А брат его, Алексей, поникший, сидит напротив… До сих пор помню это…

Так же были взяты из жизни эпизод убийства Дарьей кума своего Котлярова и получение пятисот рублей наградных из рук генерала за эту расправу… Тогда, в хуторе, я хотел было побежать на площадь, посмотреть на генерала, но отец меня не пустил: «Нечего глазеть на палачей!..».

В разработке сюжета стало ясно, что в подоснову образа Григория характер Алексея Дроздова не годится. И тут я увидел, что Ермаков более подходит к моему замыслу, каким должен быть Григорий. Его предки – бабка-турчанка, четыре Георгиевских креста за храбрость, служба в Красной гвардии, участие в восстании, затем сдача красным в плен и поход на польский фронт - все это меня очень увлекло в судьбе Ермакова. Труден у него выбор пути в жизни, очень труден. Ермаков открыл мне многое о боях с немцами, чего из литературы я не знал… Так вот, переживания Григория после убийства им первого австрийца – это шло от рассказов Ермакова. И баклановский удар – тоже от него».

Кто она, Аксинья?

А зайдет сегодня разговор об Аксинье, публика начитанная непременно упомянет об Анастасии Даниловне, матери писателя, женщине непростой судьбы. Явно, де, какие-то есть параллели.

Но что говорил об Аксинье сам Шолохов?

- Черты ее находил не сразу.

…В общем, фантазию не пришлось понукать. Потому что женщины есть у нас хорошие. Много хороших женщин, с сильным характером, с сильной волей и горячим сердцем. Буквально такой ситуации не было в жизни. Но вообще жизнь деревни, казачьей станицы, пестрит ведь такими историями.

В другой раз, когда Шолохова спросили о работе над книгами, он, должно быть, отшутился: дескать, все у него рядом, все – под рукой: и материал, и природа. Только бери, да всем этим распоряжайся.

И у скольких литераторов все так же, под рукой… А ничего мощнее «Тихого Дона» так по сей день и не вышло… Загадка гения, разгадывать которую смешно и бессмысленно.

Что за намек на балалайку?

От людей, встречавшихся с Шолоховым, я часто слышала, что его разговор был пронизан юмором и мудростью.

- Ну, например, - просила припомнить я, а собеседники разводили руками: не перескажешь.

А потом я прочла его письмо детям, отправленное в 48-м из Казахстана и, наконец, представила, какими могли быть те беседы: «Мы живем тихо, как пожилые дачники: никого не беспокоим, на балалайках не играем, патефон не заводим, не танцуем (хотя я иногда натощак, когда долго не дают завтрак, выбиваю чечетку бешено, со вкусом и знанием этого дела, а мать почему-то смеется, потому, может быть, что в это время у меня очень серьезное лицо?). Но я вообще к искусству отношусь серьезно и, даже вытанцовывая, не могу пошло улыбаться и делать легкомысленную мину. Иначе это будет профанация искусства, верно?».

А что это за намек на балалайки? В доме Шолоховых музицировали. Одно время сложилось даже такое трио: Александр Михайлович, отец писателя (гитара), Мария Петровна (балалайка) и сам Шолохов (мандолина).

Играли казачье. Для себя, для души. Но получалось будто бы неплохо.

А в доме Шолохова по сей день стоит старый рояль. Шолохов купил его в Москве, в комиссионном магазине. И не раз подбирал мелодии по слуху.

Но это было до войны. А после никто уже не помнит, чтобы Шолохов садился за рояль.

Недавно раскрыла «Тихий Дон» и заметила то, на что почему-то не обращала внимания прежде: у каждого из героев есть, как говорят музыканты, своя музыкальная тема. Голос каждого – как инструмент в оркестре.

А ведь особенно трудно в «Тихом Доне» давались Шолохову именно диалоги. Он долго бился, чтобы не было ни одного мертвого слова, ни одной фальшивой ноты. Упорный был. Сдюжил.

Как о Пушкине или Шекспире

Настанет срок, - о самом Шолохове напишут пьесы и романы, снимут фильмы, как пишут и снимают о Шекспире, Пушкине, Толстом. Материал – благодатнейший: тут и противостояние тирану – Сталину, и гадкая, ползучая зависть братьев-писателей, и богатая жизнь сердца писателя. Тем хватит на все жанры, на много лет.

Актриса Эмма Цесарская играла Аксинью в первой экранизации «Тихого Дона». Они познакомились с Шолоховым на киностудии, возникла взаимная симпатия. И вот что спустя время писал он ей из Берлина: «Есть такая степная трава – донник. Растет он по твердым, сухим целинным землям. Любую засуху перенесет, всякую непогоду выдержит, а вырви его и перенеси в огород, в «культурные» условия, - погибнет. Гибну и я тут. Давай пусть будет так: доннику – в степи, а герани на окошке красоваться».

 Мне рассказывали в Вешенской, что когда к Шолохову приезжали именитый британский профессор Арчибальд Брайан Мерфи и автор перевода «Тихого Дона» на английский язык Роберт Даглиш, Михаил Александрович предлагал им сначала познакомиться с местами его детства, почувствовать дух этих мест.

Приезжали они к Шолохову порознь, в разное время, но удивительное дело: и тот, и другой пожелали увезти с родины Шолохова и вырастить у себя какое-нибудь степное растение.

Один из них выбрал горькую донскую полынь. Второй - ковыль.

- Ковыль держать в доме – не к добру, - сказали казачки. И он согласился на бессмертник.

Чем не сюжет для небольшого рассказа?

Последние розы

Многие воспоминания о Шолохове, очерки о нем – следствие ослепления: взглянули на гения, как на солнце, и зрение не выдержало. Были рядом, а запечатлеть его – живого и настоящего, не смогли. Сплошь общие места.

- Прочтите Франтишека Кубку, - посоветовала мне Надежда Тимофеевна Кузнецова, сотрудник шолоховского музея-заповедника. Когда-то Михаил Александрович доверял ей, учительнице иностранного языка, перевод своей англоязычной корреспонденции. – По-моему, это то, что вы ищете.

Открываю Кубку, журналиста и литератора. 58-й год, Чехословакия, вилла Конева. Начинаю читать – наконец-то! Живой голос, живой человек.

- Путешествуем всем гамузом, - объяснил Шолохов. – Познакомьтесь: это Федор Пономарев, мой шофер. Теперь мой черед возить его на поезде, пусть хоть немного поглядит на мир поверх баранки.

А дальше о том, что Шолохов, видно, не большой любитель экскурсий по замкам и прочим историческим местам. Зато попросил у сына булочку, чтобы, гуляя по берегу Влтавы, скрошить птицам: «Не могу жить без природы. Она каждый миг иная. Все в ней неповторимо».

В Вешенской услышала я такой случай. Однажды супруги Шолоховы пошли на охоту. Сидят в лодке, появления будущих трофеев дожидаются. И тут как раз два гуся летят. Мария Петровна только подняла ружье, а Михаил Александрович раз, - и не дал прицелиться. И сам стрелять не стал. Напустилась на него Мария Петровна в охотничьем азарте, он в ответ:

- Нельзя стрелять! Пара!

Но вернемся в Чехословакию 58-го года:

Шолохов напомнил сыну – Мише, чтобы тот не забыл семена из Праги, и объяснил Кубке: «Везде, где я бывал, я достаю семена местных цветов и потом сажаю их у себя в Вешенской. У нас уже есть английские, шведские, норвежские цветы. Теперь будут и чешские».

А еще во дворе у них росли розы. И Шолохов, поднимавшийся раньше всех, срезал порой их и клал на подушку спящей Марии Петровне. Она розы очень любила.

- На 11 января 1984 года, - рассказывала Надежда Тимофеевна Кузнецова, - приходилась 60-я годовщина венчания Шолоховых в Букановской церкви. Михаил Александрович был уже очень слаб. Он попросил родных, чтобы принесли ему букет. Это были его последние розы жене.

…Мы сидим в наполненном пением птиц шолоховском саду неподалеку от места, где покоятся ныне Михаил Александрович и Мария Петровна Шолоховы.

На его могиле – каменная глыба, словно не пожелавшая поддаться ничьему резцу. На ее – скромное надгробие с неувядающей, нетленной розой.