Шолоховская весна

О чем думал он, сидя в кресле и подходя медленно в окну, всматриваясь в тихую гладь воды в извилистой ленте уходящего на горизонт Дона? Что его волновало, когда переводил свой взор плавно - подобно видеокамере - на раскинувшиеся прибрежные леса, вербы, из-под крутого берега, стеной стоящие, сад с роскошным каштаном в палисаде, в центре его, на ковер только что сплетенных живых цветов? Расширяя обзор, он так же, медленно, как бы ощупью, заученными шажками выходил на веранду. А вернее - выплывал в челне, горой наполненном мыслями. Тяжела ли эта ноша - не знаю, то ведомо только хозяину этой большой посудины, способной возить столь необычный груз.

М.А. окончательно освободился от задумчивости, встряхнул головой, увидел знакомый ему дубок с проклюнувшимися листочками, подумал, видно: заметно вырос, скоро прикроет веранду.

Заскрипели дубовые порожки узкой лестницы, слышу: спускается. Вот тут-то и хочется узнать, что он делал там, наверху, в кабинете. Видел, когда выходил к писателю, что он на веранде стоял, а о чем думал - как узнаешь?

Тем временем М.А. прошел в столовую. Время последних известий, транзистор включен. "Почта была?" Отвечаю: "Газеты принесли, письма еще не разобрали, обещали через час. Много заказных, расписался, доставят".

Не ошибся. Бьют куранты, время - двенадцать часов. Приглашает послушать последние известия.

М.А. передал мне рукописи, книгу и пачку вчерашних писем. Сам взялся за газеты, к этому времени они всегда лежат здесь, моя обязанность позаботиться об этом.

Иду в свой кабинет. По надписям и запискам узнаю, что делал М.А. А вот книги - это его, потому так сразу вернул. Коль книга возвращалась ко мне, значит, должен положить в библиотечный шкаф. Обычно спрашивает: "А ты ее просмотрел?" Отвечал: "Я не умею смотреть так, как вы". Разговор всегда кончался шутками. Ну, а на этот раз прочел ли он книгу, понравилась она ему? Знаю, если книга, а таких бывает много, не вернулась вниз, значит, она не прочитана. Но он принес и книги, и рукописи, и важные письма и долго стоял на веранде. Как он успел все сделать?

Просмотрел рукопись. Почти на каждой странице пометки, на полях - кавычки одна, две, три, восклицательные знаки, не оконченной 252-й странице запись. Беру вторую рукопись, отпечатанную на машинке, сброшюрованную, без переплета. Просматриваю: подчеркиваний и всяких знаков меньше, но они встречаются от первых до последних страниц. Вложена записка.

Затем просматриваю письма, содержание их я уже знал, но в силу сложности поставленных вопросов передавал некоторые М.А. В стопке было два больших конверта с объемистыми вложениями. В них были чертежи на кальке, ксерокопии, какие-то простые фотоснимки незнакомых зданий, церквей, параллельные, снятые с реки: на противоположном берегу слева угадываются Кремлевская стена с башней, храм Василия Блаженного с полосатыми куполами, гостиница "Россия, церковки за нею. Все фотографии и документы к ним из Москвы, присланные двумя отправителями с интервалом в месяц. Но взывали они к одному: защите памятники архитектуры от разрушения. Письма различались лишь тем, что одно было от имени московских архитекторов. А другое - от группы художников.

Пока я разбирался с почтой, заготавливал письма на бланках депутата Верховного Совета СССР, писал адреса назначения. М.А. просмотрел газеты, зашел к помощнику и бросил их на подоконник; закуривая сигаретку, сел в свое привычное кресло, заговорил о новинках в газетах, именно о новинках, о чем еще не сообщалось в печати или о том, что добавлялось к уже известной информации. Говорил мне, указывая на тот или иной заголовок: "Почитай, это интересно".

Так повторялось каждодневно. И мне думалось: как он успевает все схватывать? Хотя на чтение газет и журналов он тратил не более часа-полутора.

А часто было так. Прочитает книгу, а вечером, в час досуга, в кругу друзей, расскажет о ней. Особенно, если она ему понравилась. Его коллег-писателей часто интересует: читал ли М.А. его книгу и как о ней отозвался? Слышал я из уст М.А. о многих писателях и при возможности оставлю след об услышанном. А вообще-то он с большой осторожностью и не часто давал оценки коллегам по профессии: кого-то не хотел перехвалить, кого-то обидеть - все вносят посильный вклад в советскую литературу. К начинающим писателям относился с большим вниманием и помогал им. И других просил помогать, когда не справлялся сам с огромным потоком рукописей; тогда отдавал их профессионалам на оценку.

Опять хочу возвратиться к "секретам" его быстрочтения.

- Как вы за короткое время прочитываете такую массу материалов? Честно говоря, у меня были сомнения, что вы все подряд прочитываете.

- А  что же ты за меня подряд читаешь! Для этого навык надо иметь...

- Всех учат, а таких, как вы, не встречал. Что, все писатели так быстро читают?

- Я за всех не в ответе. И ты не научишься? А сейчас пошли обедать. А Веры Петровны дома нет, садись с нами.

Не удалось мне услышать тайну быстрого чтения, продолжать допытываться - бесполезно, да и не в правилах М.А. - коль уклонился от ответа, заговорил о другом - настраивайся и ты на эту волну.

Однако у меня оставался мой служебный вопрос. Речь об экологии. О том, что заботит сейчас все человечество. Вел-то он борьбу не только за донскую, нашей земли природу, а далеконько...

Писали М.А., например, о священном Байкале. Много писали... Рабочие, строители, ученые, буряты-скотоводы... Душевно жаловались на министров и повыше. Дело-то делают большое: целлюлозный комбинат сооружают. Понятно, стране нужна бумага, сырья здесь много, на всех хватит, не только на Забайкалье. А вот про озеро уникальнейшее в мире никто не подумал. Потекли в него потом отравленные воды. А что будет через годы? Пишут: вмешайтесь, дорогой Михаил Александрович, спасите священный Байкал.

Места себе не находил тогда М.А. Смотреть на него было жалко. В кругу ближних возмущался, возвышенно говорил о красотах природы, о единственно чистом водоеме русской святыни, критиковал министров, Госплан, ученых и проектировщиков, приговаривал: "Нет, этого допустить нельзя, так-то мы ничего первозданного не оставим грядущему".

М.А. звонил, писал по этим вопросам в разные инстанции, но душа его не успокаивалась. Поехал в Москву. Попросился на прием к Генсеку. Знали, в приеме М.А. не отказывали на любом уровне. Не заставили должно ждать и в этот раз. Принял Л.И. Брежнев.

Возвратившись с заметной радостью, М.А. Рассказал в подробностях о беседе в Генсеком, сообщил, что меры принимаются, будут вложены дополнительно крупные средства, сточные воды от Байкала отведут.

Тогда вместе с М.А. радовались все присутствующие: и забайкальцы, и все, кто с пониманием относился к сигналам народа.

О природе писали и по другим проблемам.

... М.А. никогда не терял спокойствия. Сначала он оценивал постановку выдвигаемых  вопросов, прикидывал уровень, на котором их можно решить.

В крупных проблемах он не спешил, никуда не отсылал, собирал материалы до поры до времени, а сам советовался со знатоками дела, литературу подчитывал. Кстати, по рыбному делу он много раз советовался со своим сыном Мишей: это дисциплинированный ихтиолог, он написал некоторым рыбакам, бригадирам, председателям колхозов, приглашал в гости. Потом выезжал с ними на донские тони для обмена опытом с местными рыбаками. Подбросит им мысль - и слушает обсуждения, ничего не записывает, а решение складывается... Кругозор М.А. Шолохова был поистине необозрим.

Из книги бывшего секретаря М.А. Шолохова Андрея Зимовнова "Шолохов в жизни..."