Геннадий Беленький, член Союза журналистов России, краевед: «Мама была романтиком»

Моя мама, Лидия Степановна Руцкая, родилась на Украине, в Екатеринославской губернии (нынешней Днепропетровской области). Ее родители были учителями гимназии. В начале 1930-х годов родители мамы переехали в Таганрог.

Там она окончила школу, а затем поступила в Ленинградский педагогический институт имени Герцена. Но педагогом никогда не работала. С юности интересовалась журналистикой. Еще девчонкой сотрудничала с газетой «Таганрогская правда». Окончив институт, сказала родителям, что после Ленинграда в провинциальный Таганрог не вернется. И уехала в Ростов. Она вполне могла бы остаться в очень нравившемся ей Ленинграде, но по состоянию здоровья жить там ей не рекомендовали врачи… Пришлось ехать на юг.

В Ростове она буквально в считанные недели устроилась работать в газету «Молот» и сразу же от редакции получила комнату в коммунальной квартире. Писала на темы культуры, науки, образования и здравоохранения. В газете мама проработала в общей сложности 17 лет. С перерывом на первые три года войны…

В 1941-м мама была эвакуирована из Ростова в Пятигорск. Там работала в военной газете СКВО «Красный кавалерист» (позже она выходила под названием «Красное знамя», а потом «Военный вестник Юга России»). В редакции она и познакомилась с моим будущим отцом, Леонидом Беленьким, приносившим туда материалы о жизни воинских частей, дислоцированных в Пятигорске. У папы тоже было педагогическое образование. Он работал учителем в Луганской области. Откуда его и призвали в армию. В Пятигорске проходил подготовку к отправке на фронт. Леонид хорошо знал немецкий язык, и его «придержали» для такой, можно сказать, привилегированной службы, как военная радиоразведка.

Шла война, и она во многом меняла представления о времени. Так что за мамой Леонид ухаживал недолго. И уже через пару месяцев она вышла за него замуж. Война не позволила им сразу же осуществить желание иметь детей. Так что я родился значительно позже…

Во мне рано проснулся интерес к журналистике, что мамой было весьма горячо поддержано. Ребенком я выпускал домашнюю газету, писал в нее печатными буквами заметки, размечал колонки, что маме очень нравилось. Она тоже «приносила» в мою домашнюю редакцию свои материалы. Потом я стал редактором школьной газеты, а в девятом классе стал сотрудничать с областной комсомольско-молодежной газетой «Комсомолец», которая сегодня именуется «Наше время». Мама за меня никогда ничего не писала, но советы давала. Иногда говорила, что с заданием я справился плохо и материал надо переделать так-то и так-то. И я снова садился за письменный стол. В общем, первые уроки журналистики я получал именно от мамы.

Вообще в доме у нас был культ газеты. Мы выписывали очень много изданий. Естественно, инициатором этого была мама. По подписке получали шесть или семь газет и еще с десяток, а то и больше, журналов. Почтальонша выговаривала нам, что наша периодика не вмещается в почтовый ящик.

Завтраки, обеды, ужины в семье готовила обычно бабушка. Мама умела готовить, но кулинарией заниматься не любила. По воскресеньям мы всей семьей ходили в театры или цирк. После дневных спектаклей обедали в кафе «Золотой колос». Эти воскресные обеды, которые продолжались вплоть до окончания мною школы, очень мне нравились. Так получалось, что во время таких обедов мы вели более откровенный, чем дома, и очень душевный разговор. К тому же мама научила меня пониманию того, что в кафе или даже ресторане (а иногда мы ходили в популярный тогда ресторан «Ростов» в одноименной гостинице) вовсе не обязательно надо «прилично напиться», как думали многие мои одноклассники, когда я делился с ними впечатлениями о воскресном обеде с родителями. В семье меня приучили к тому, что в кафе ходят не пить, а общаться.

Мама научила меня путешествовать. Каждое лето мы отправлялись в поездку. Иногда — на море, в Сочи или Геленджик. Но самым любимым нашим местом отдыха был (а для меня остается по сей день) Кисловодск. Когда я стал подростком, мы несколько раз ездили с мамой в Москву и, конечно, в Ленинград, где она показывала мне места, где жила и училась. Киев, Харьков, Рига, Таллин — это тоже города, куда мы ездили с мамой. В поездках мы обязательно посещали музеи, где мама, среди множества музейных экспонатов, учила меня, как и на что обращать внимание. Особенно запомнилась поездка в Пятигорск, где мама провела меня по всем памятным местам ее молодости. Я увидел здание, где размещалась редакция газеты, в которой она работала и где познакомилась с моим отцом. Дом, где она снимала комнату. Место, где отец первый раз ее поцеловал. Театр, куда он ее приглашал. Для меня, 15-летнего подростка, это все было интересно и важно. Мама знакомила меня с историей, можно сказать, моего появления на свет.

Мама любила книги и часто их покупала. В этом участвовал и отец. А я тоже начал покупать те, что нравились мне. Иногда просил у родителей деньги на книги, а иногда не завтракал в школе, собирал за несколько дней определенную сумму и приобретал затем ту книгу, которую хотелось. Формирование библиотеки, в которой ныне около четырех тысяч книг, началось от мамы. А вот старая ее библиотека, к сожалению, сгорела во время войны.

Мама очень гордилась тем, что я пошел по ее стопам — выбрал для себя журналистику. Она не раз рассказывала мне о каких-то неординарных журналистских ситуациях. Например, когда она, работая в «Молоте», ездила по бездорожью на село, чтобы написать о том, как работает сельский клуб. Иногда до места назначения она не могла добраться даже в болотных сапогах, так как в грязи завязали ноги. В таких случаях ей давали лошадь. Сначала она боялась на нее взбираться. Но потом привыкла.

Мама была доброй, но в чем-то и чрезмерно заботливой. В подростковом возрасте мне это уже начинало не нравиться. Хотелось большей самостоятельности. Лет в 13— 14 меня стало тянуть к поездкам по городу. Но дальше района Сельмаша, где мы жили, куда-то самому отлучаться родители мне не разрешали. Если такая поездка предпринималась, надо было согласовывать с ними или с бабушкой — дедушкой. А мне хотелось сесть на какой-нибудь трамвай, троллейбус или автобус — и ехать туда, куда он едет. Наверное, мой интерес к краеведению тогда уже формировался… Однажды я сел на трамвай № 2, который шел с Сельмаша на Новое поселение. Там вышел, прошелся по незнакомой мне раньше части нашего города и поехал обратно — другим трамваем. У меня и в мыслях не было, что в этот трамвай вдруг войдет мама. Но именно это и произошло. Как оказалось, на Новом поселении она была по каким-то делам и возвращалась в центр города, на работу. «Что ты тут делаешь? Как вообще ты здесь оказался?!» — взволнованно спросила она. В ответ я что-то не слишком внятное промямлил. И услышал от мамы: «Чтобы это было в последний раз!» Но, как любой мальчишка, даже самый домашний, я не очень последовательно выполнял этот наказ и продолжал свои поездки по городу…

Вообще ни папа, ни мама меня никогда серьезно не наказывали. Если возникали какие-то проблемы, то они обсуждались в семейном кругу по-товарищески. Мне говорили, что я еще что-то не понимаю. Или что так нельзя поступать — причем объясняли, почему. Я был воспитан в духе уважения к себе. Чувствовал, что я еще пацан, но меня уже уважают. И это было очень важно. Когда я слышал от ровесников-одноклассников, как с ними разговаривают их родители, а иногда и сам становился свидетелем того, как родители ругают их чуть ли не грязными словами, у меня это вызывало недоумение. В нашей семье такого не было. Ругательные слова я вообще впервые услышал в старших классах — опять же, от моих одноклассников, и спрашивал у мамы их толкование. Иногда она отсылала меня за разъяснениями к отцу или, как могла, объясняла сама, предостерегая: «Ты таких слов никогда не произноси. Так говорят только некультурные люди».

Сейчас, с позиции своего сегодняшнего возраста, я могу сказать, что к реальной жизни я был подготовлен все же недостаточно, поскольку в окружающем меня мире видел все только хорошее. Но тут еще вопрос — так ли уж это плохо… Кстати, родители у меня по психологическому типу отличались. Отец был строже и прагматичнее. Он вряд ли мог восхититься, скажем, закатом у моря или красивым видом на город с высокой точки. А вот мама — могла. Она была романтиком, и это качество передалось мне.

Помню, мне было лет 12. Мы идем с мамой по Пушкинской, доходим до очень красивого старинного особняка. И я говорю маме: «Смотри, какой красивый дом, вот бы в таком жить!». Остановился и стал рассматривать лепнину на доме. Когда прошли немного дальше, мама сказала мне: «А ты молодец, что заметил эту красоту». Эту похвалу я запомнил на всю жизнь.

Когда учился в старших классах, мама деликатно спрашивала меня, какие девочки мне нравятся и почему. Темы любви, дружбы мы обсуждали с ней совершенно спокойно, естественно — как и любые другие. Объясняла мне мама и то, что такое неразделенное чувство, и как поступать, если такое случается. А фразу мамы: «Если бы не было неразделенной любви, то не было бы, наверное, половины всей мировой поэзии» я не раз вспоминал и спустя десятилетия.

Мама была одной из первых, кого в образованной в 1958 году областной журналистской организации приняли в Союз журналистов СССР. Работала она тогда уже главным редактором Ростовского комбината изобразительной продукции. Была такая организация, которая выпускала открытки, буклеты, фотоальбомы. И уже оттуда мама ушла на пенсию.

Вспоминаю и то, что мама всегда одевалась стильно. И даже «в возрасте» не изменяла моде, чем вызывала иногда непонимание соседей. Они сидели на скамейке у дома, и, когда мама проходила мимо в брюках, красивых туфельках и шляпке (почему-то больше всего их раздражала именно шляпка!), соседи говорили ей: «Вам уже не по возрасту так одеваться!». На что мама лаконично и спокойно отвечала: «А я так хочу...»

Конечно же, я многим обязан своим родителям. Особенно маме. Уроки жизни, полученные от неё, по сей день помнятся и «работают».