Мой Сарьян

Художника Сарьяна я не любила. Мне не нравился его юг, с жёлтым, плотным от зноя воздухом, узкими улочками, по которым ходят носатые женщины в длинных балахонах. Но потом я попала в Армению, лазала по скалам и смотрела, как восстанавливали храм.

Камень для него тесали вручную, топором, как тысячи лет назад, чтобы сохранить истину времени. Но меня даже это не удивляло: я умирала от жары. И вдруг по раскопу прошла укутанная с ног до головы женщина, будто сошедшая с сарьяновских полотен.

— Вах, зачем разрешаешь твой женщин ходить голый, — спросила сарьяновская тётка у моего спутника, неодобрительно глядя на мои шорты. Тот что-то ответил на гортанном языке. Тётка выслушала, скрылась в хижине и вышла оттуда с рыжим, цветом солнца, кувшином. В кувшине была холодная вода, она возвращала к жизни. Я отпила и протянула кувшин хозяйке, тётка покачала головой и улыбнулась. Оказалось, что мне дарят и воду, и сам кувшин, в котором вода остаётся всегда холодной. Я прижалась щекой к прохладе, и в моё сердце входила Армения с её храмами и камнетёсами и с сарьяновскими женщинами, которые могут улыбаться, даже если им не нравится, как вы одеты.

…Его называют армянским художником, а мир он увидел на донской земле. Он не любил город, его близко стоящие друг к другу дома, но настало время учиться, пришлось перебираться в Нахичевань. Художник всю жизнь помнил первого учителя, Андрея Ивановича Бахмутского, у того была лучшая живописная мастерская в городе. Помнил, как рисовал бородатого старого казака. «Он молча и, казалось, печально сидел». А потом казак заболел и умер (а может, уже и позировал больным). Сарьяна заставили порвать удачный портрет. Потом маленького казачка избили родители за то, что его рисовал смуглый лицом Мартирос… Он учился в Москве у Серова и Коровина, Левитана и Васнецова, но всегда возвращался на юг.

Художник писал: «При доме был двор и маленький садик. Улица была немощённая, и поэтому весной она превращалась в непролазное болото, в котором застревали фаэтоны с лошадьми. Люди, пробиравшиеся вдоль заборов, теряли галоши». На доме № 29 по ул. Первомайской есть две мемориальные доски, посвящённые Сарьяну. Маленький дворик. Голые ветки винограда прижимаются к стене дома. Скрипучие, но широкие ступеньки на второй этаж, высокие, больше трёх метров, потолки, ставни на окнах ещё сарьяновские. И ставни, и кафель на печи, и большая дверная ручка на двери, увидевшие 21 век, — со времён его жизни здесь в 1916-1921 годах. Это были важнейшие годы в жизни Мартироса Сергеевича. Здесь родились два его сына, здесь он встречался с другом юности Александром Мясникяном, с которого рисовал пропавшую потом картину «Землепашец». Ещё студентом Мясникян переводил с русского на армянский язык путевые очерки Сарьяна для выходившей в Нахичевани газеты «Новая жизнь».

В 1921 году председатель Совнаркома Армении Мясникян прислал в Ростов вагон с подарками для бойцов Красной армии. Этим же вагоном Сарьян отправился в Ереван «для создания республиканских культурных учреждений», а в Нахичевани остались две улицы: Сарьяна и Мясникова.

Он стал всемирно признанным мэтром, этот смуглолицый мальчишка с узких улочек Нахичевани. Сейчас Сарьян стоит на склоне балки, через которую переброшен мост в Александровку. Летом рядом с памятником пасутся тонконогие кони. На пьедестале написаны слова художника: «Земля, как живое существо, имеет свою душу, и без родной земли, без тесной связи с Родиной нельзя найти себя». У него было две родины — Россия и Армения, и их он любил беззаветно.