ЭКСТРЕМАЛЬНЫЙ ЧАЙКОВСКИЙ…

Начинать приходится с себя. Пожалуй, я чувствовала себя не в своей тарелке, когда филармонический зал одаривал маэстро Михаила Каца восторженными аплодисментами. Впрочем, половина из присутствовавших были бывшие знакомые и друзья семьи Кац, уехавшей из Ростова во Францию. Мой восторг оказался где-то по другую сторону стен здания. Могла бы приписать это природной неустроенности – осень, слякоть губит настроение. Но как же тогда быть с первым отделением музыкального вечера, когда параметры погоды оставались теми же, а звучание скрипки молодого музыканта Родиона Замуруева в скрипичном концерте П.И. Чайковского сбрасывало с сердца все камни, мешавшие дышать в последнее время. А крошечный «бис» из незнакомого мне произведения грузинского композитора  А. Мачавариани совсем уж настроил на радостное мироощущение. Этот молодой музыкант еще удивит мир.

Значит, дело не в осенней депрессии. Просто не сложилось второе отделение, не попало. Бывает. Четвертая симфония Чайковского – произведение знакомое-перезнакомое по разным концертам, и если у меня родилось такое неприятие-сомнение, то, может, что-то в предложенной конструкции маэстро Миши Каца было не так? Ощущения, переживания, чувства затаились. К концу симфонии поняла... М. Кац стажировался у Бернстайна. Известно, что великий дирижер был художником  вулканического темперамента, который увлекал слушателей даже тогда, когда его трактовка музыки могла показаться необычной или спорной. Очевидцы концертов рассказывали о чрезвычайно экспрессивных, но вместе с тем совершенно точных движениях, его руки и мимика излучали музыку. Ключевое слово здесь – точность, а не бесконтрольные импульсы. Цель – раскрыть подлинное, высокое переживание музыкального текста. Наш гость из Франции пытался на концерте идти по дороге, проторенной великим дирижером, копировать его почерк. Но его дорога оказалась перерыта ямами и колдобинами. Знатоки с трудом выдержали это музыкальное испытание. Исполнение симфонии оказалось по сути фрагментарным набором отдельных эскизов и набросков, которым куда уютнее было бы врозь.

М. Кац в наивно-романтический сюжет самой непрограммной симфонии Чайковского внес свои коррективы, избавив ее от душевности. Он попытался вложить в неё некую другую духовность – эпатажную, надуманную. Насыщенная мелодикой музыка с роскошным оркестровым колоритом не нуждалась в эмоциональном напряжении и раскрашивании, навязанных дирижером. Оркестр старался. Даже с некоторой одержимостью доказывал, что любой эксперимент ему по плечу и не путался в экспрессивных жестах маэстро, часто не совпадавших с музыкой. Дирижерская импровизация в поведении на сцене напоминала недостаточно ясный приказ «солдатам» музыки, но они-то как раз оказались хорошей спаянной «армией», не очень нуждавшейся в своем «генерале». Обыгрывание исполнения бросало вызов самой музыке и угрожало ей изгнанием. Большую часть представления М. Каца составляли номера вроде «выразительных жестов»: протянутые в позе распятия и застывшие в страстном порыве руки, импульсивные движения телом с отбрасыванием головы куда-то назад в кульминационных моментах, поворот профиля не просто в сторону струнных инструментов, а дальше в сторону публики. Иногда руки безжизненно повисали, колени сгибались, голова низко опускалась, и весь он бился в конвульсиях. Какой простор для актеров драмтеатров – они именно так изображают дирижеров в спектаклях. Думаю, такое великолепие потрясло даже музыкантов. И новичков оркестра, и помнящих еще отца Миши – заслуженного артиста России Леонида Каца, работавшего с нашим оркестром с 1952 года более 25 лет и создавшего нашему городу репутацию музыкального. Кац-младший дирижирует уже семь лет, бросив игру на виолончели. Как виолончелист он получил заслуженное признание. Дирижирование – его новая страсть и, видимо, еще не вполне освоенная. Как музыкант-минималист (как сказано выше, симфония распалась на отдельные эпизоды) он не увидел целого в тексте Чайковского, а излишняя артистичность, как говорится, из совсем другой оперы.