СЕРДЦЕ ОРКЕСТРА

О первой барабанщице Ростова

 …Однажды папу Гени вызвали в школу и сообщили, что дочери придется пройти переэкзаменовку.

- По какому предмету? – осведомился Ефим Николаевич. - По географии. Нельзя сказать, чтобы он не уважал географию, но ему было жаль лишний раз загружать ребенка. К тому же Ефим Николаевич был известный шутник.

- Пусть остается на второй год в пятом классе, - сказал он, - на пять минут позже профессором будет.

И Геня в самом деле осталась на второй год.

Профессора из нее не получилось, но родной город о ней заговорил, и она вошла в его историю. Ведь Геня Коняева – первая и пока единственная джазовая барабанщица Ростова. У нее не только редкая профессия. Другой женщины с таким именем – Геня – в Ростове тоже нет и никогда, должно быть, не было. Имянаречению предшествовала вполне обычная история: родители мечтали о мальчике и твердо знали, как его назовут.

Родилась девочка. Ей досталось имя Геня, словно осколок большой родительской мечты о первенце – Геннадии. Джаз Геня любила с детства. Но о карьере барабанщицы и не мечтала. Училась в музыкальной школе по классу фортепиано и в будущем видела себя пианисткой. Правда, у нее было даже скорее не хобби, а забава: она брала табурет и умело выбивала на нем румбу, фокстрот и другие, модные тогда мелодии. Однако именно об этих соло на табуретах и вспомнила давняя приятельница Гени – Элеонора Сафьянопуло, когда случайно встретила ее после войны.

Нора сказала, что организовала в Ростове женский джаз, но пока он женский лишь отчасти: на ударных играет мужчина… Уговорила! Геня сначала брала уроки игры на ударных у музыканта, живущего по соседству. А потом, несмотря на возраст (ей было уже под 30), поступила в музыкальное училище, причем сразу на два отделения: дирижерско-хоровое и ударных инструментов. На ее первом барабане кожа была натянута лишь с одной стороны. С другой, как говорит Геня Ефимовна, не кожа, а фикция. Но их женский джаз-оркестр, выступавший за 20 минут перед началом сеансов в кинотеатрах, все равно производил фурор.

Когда в нем появилась Геня, многие стали приходить на эти программы, чтобы увидеть ударницу. Женщина с барабанными палочками была невидалью. Когда-то Геня мечтала о джаз-оркестре Утесова. Говорила, что согласна на «партии» уборщицы, только чтоб с этим оркестром. Но с Утесовым судьба ее не свела, и, честно говоря, она к этому и не стремилась: успех первого женского джаз-оркестра в Ростове вполне удовлетворил ее честолюбие.

Но вот Аркадию Райкину она аккомпанировала. Правда, не на барабане, а на пианино. Это было в Фергане, в эвакуации. Он был так знаменит, а она – лишь пианистка в клубе. Увидев Райкина, Геня спросила: «А что вам играть?». Как уж прозвучал ее голос, только Райкин почему-то задал вопрос, который так весело вспоминать… «А что, ты вообще не умеешь играть?» – спросил он.

Под аккомпанемент Гени Коняевой много прошло тогда у Райкина программ. Она до сих пор гордится этим. Быть может не меньше, чем игрой в первом и единственном женском джаз-оркестре Ростова.

Карьера ударницы Гени Коняевой завершилась с рождением ребенка. Потом она работала с коллективами художественной самодеятельности, давала уроки музыки, но барабанные палочки в руки не брала: Геня снова стала пианисткой. Она, пожалуй, и не жалела, что «ударная» страница ее жизни была непродолжительна: жизнь так быстро менялась, что к началу 50-х годов женский джаз-оркестр трансформировался и, по сути, прекратил существование.

Но всякий раз, когда в Ростов приезжал какой-либо хороший джазовый коллектив, Геня Коняева не могла не побывать на его концерте. Женщин, играющих на барабане, Геня (а точнее – Генриетта Ефимовна, как стали ее называть) не видела никогда. Даже в кино. За исключением документального фильма «Ноктюрн для аккордеона и памяти», снятого Романом Розенблитом. Этот фильм Роман Розенблит сделал как раз о них – певицах и музыкантках, которых в послевоенные годы называли джазовыми феями Ростова.

Два удара и целая жизнь А потом мне вспомнился другой фильм – «Музыкальная история». Был там эпизод искушения ударника. Тот репетировал «Евгения Онегина», а его пытались переманить в джаз-оркестр. Мол, в оперном ударника и не видно, а в джазе он – король сцены! Шутка шуткой, а ведь и в самом деле: на слуху имена выдающихся «классических» скрипачей, пианистов, виолончелистов, альтистов.

Но многие ли знают имена ударников, играющих в симфонических оркестрах, оперных театрах? Для зрителей они в тени. Почему тогда выбирают они эту стезю?

Поиск ответа на эти вопросы привел меня в Ростовский музыкальный театр.

Ударник его оркестра – Максим Савченко в назначенный час пришел на встречу не один. С ним была тоненькая миловидная девушка. - Это – Лена, моя жена, - сказал Максим. – Она тоже играет на ударных, только не у нас, а в симфоническом оркестре филармонии.

Вскоре я узнала, что Лену и Максима, можно сказать, свел барабан (они познакомились в консерватории, где учились на отделении ударных инструментов), что Лена прежде была пианисткой, а потом решила поменять специализацию, а вот Максим ударными инструментами увлечен с детства, и одно из самых ярких впечатлений юных дней – праздники в родном городе Черкассы.

Праздничная колонна, в ее первых рядах – духовой оркестр музыкальной школы. А ведет эту колонну он, Максим. У него – малый барабан, а на голове – подарок крестного – настоящая генеральская фуражка. - То есть удовольствие от пребывания на виду вам известно. Почему же тогда – работа в этом оркестре, где ударник почти незрим?

- Ударник – это сердце оркестра, который исполняет оперную, симфоническую музыку. - Если бы сейчас рядом с нами оказались другие музыканты, к примеру, скрипачи, пианисты, они бы это оспорили? - Нет. Ударник задает ритм, зачастую ему приходится «тянуть» за собой всю эту оркестровую махину. На взгляд непрофессионала, нет в оркестре легче работы, чем игра на ударных. Бей и бей. На самом деле ударить надо так, чтобы у каждого звука была своя окраска, свой оттенок.

Лена: - Чтобы добиться правильного удара, требуется кропотливая работа. Этому очень долго учатся. Идут споры: как лучше ударять. К тому же, играя на ксилофоне, держишь палочки так, на литаврах – по-другому.

 - А ударник – это человек-оркестр? Сколько вообще на свете ударных инструментов и какими из них вам необходимо владеть?

Максим: - Знаменитый ударник Марк Пекарский говорит, что знает две тысячи ударных инструментов. Но их, конечно, больше. Их намного больше, чем других. Лена: - Современные композиторы постоянно экспериментируют. Поэтому в состав симфонических оркестров вводятся все новые инструменты, которые прежде не считались оркестровыми: трещеточки, погремушечки. Всей этой мелочи большое разнообразие.

За границей музыкант может всю жизнь играть на малом барабане и ни за что не станет за другой инструмент. У нас желательно играть на всех оркестровых ударных.

- Вы завидуете узкой специализации зарубежных коллег?

- Широкий профиль обогащает: на барабане играешь ритмическую музыку, на ксилофоне можно исполнять переложения скрипичной музыки. У маримбы (это африканский инструмент, который состоит из деревянных пластин, настроенных на разную высоту по принципу фортепиано) - тягучий бархатный звук - и т.д.

- А сколько палочек меняет за свою жизнь ударник?

Максим: - У «фирменных» музыкантов, как мы их называем, на каждую музыкальную фразу есть свои особые палочки.

Лена: - Для нас это невозможно: пара хороших литавровых палочек стоит 30-40 долларов, палочки для виброфона и прочих клавишных обходятся в среднем в 100 долларов. Поэтому мы трусимся над каждой парой, сами их перематываем. Но все равно изнашиваются они быстро.

- Как пуанты балерин? Максим:

- Да, пожалуй: концерт с предшествующим ему периодом репетиций может стоить жизни одной-двум парам палочек.

 - Исполнение каких произведений для ударника – дело чести?

- Для исполнителя на малом барабане самым сложным считается «Болеро» Равеля. Но тут сложности не столько технические, сколько психологические. В принципе, эту партию может исполнить любой музыкант с хорошими задатками. Но – слишком известное произведение! Его слава придавливает музыканта. В итоге выдержать весь этот напор, сыграть «Болеро» в образе может не каждый.

- Я слышала «Болеро» в исполнении оркестра Музыкального театра, где вы как раз солировали. Это мощное «Болеро» показалось мне музыкальной иллюстрацией к каким-то древним сказаниям, рассказам о такой любви и ненависти, которые и в самом деле движут светилами, разрушают скалы, меняют облик планеты.

А какие образы вы примеряли на себя в тот момент?

- Так входить в образ нам нельзя: нам надо понять мысль, чувства композитора, не теряя связи с реальностью.

Лена: - Это сидя в зрительном зале можно воображать такие картины. Вот играли мы современного композитора Сильверстова. Слушатели говорили потом, что представлялось нечто легкое и прозрачное. А мы сидели и считали, чтобы не сбиться и не пропустить партию.

Максим: - Но вообще музыка великих композиторов невольно пробуждает в музыканте те чувства. которые он испытывал, когда ее сочинял. Шостакович был замкнутый человек. Свою боль он передал музыкой. Играешь и кожей чувствуешь страх. У самого – мурашки по телу.

- В современной симфонической музыке ударным инструментам уделяется больше внимания, чем в классике.

Какой вы отдаете предпочтение?

Максим: - Я предпочитаю русскую музыку, тот ее период, который завершается Рахманиновым, Шостаковичем, Прокофьевым. В современной музыке много интересных, технически сложных партий для ударных, но классика глубже, и там каждая партия, даже самая маленькая, - на своем месте. Пусть тебе надо сыграть лишь два, три удара на треугольнике. Всего лишь два-три удара, но это нужно сделать в нужный момент и в нужном образе. Сидят скрипачи, играют одну партию. Даже если кто-то из них сыграет не ту ноту, зал не заметит. Их – много. А ты – один, и тебе надо встать, чтобы исполнить эти два удара. Сердце колотится, выскакивает из груди, потому что если собьешься ты – будет провал.

 «…Два удара и целая жизнь, - подумалось мне. - Звучит эффектно. Но ведь – правда!».