Великий молчальник Серов
6 января 1911 года… Шаляпин многое отдал бы за то, чтобы изменить события этого вечера.
Из его рассказов приятелям выходило так, что, исполнив сцену в тереме (в тот вечер в Мариинке давали «Годунова»), он отдыхал в гримерке. Вдруг его срочно вызвали на сцену. Выйдя, он увидел, что труппа стоит на коленях перед императорской ложей. Что было делать? Пришлось опуститься на колени и спеть вместе со всеми «Боже, царя храни!» - гимн должен был предварить подачу петиции о повышении жалования артистам.
Полбеды в том, что по городу вмиг разнесся слух о верноподданнических чувствах Шаляпина, а газеты написали о его «монархической демонстрации». Беда, как это воспринял Серов.
Валентин Серов, давно снискавший себе славу московского Катона, бескомпромиссного и сурового, прислал другу пачку газетных вырезок с описанием этого инцидента и собственной припиской: «Что это за горе, что даже и ты кончаешь карачками. Постыдился бы». И – вычеркнул Шаляпина из числа своих друзей.
Может, потому Шаляпин и рассказывал эту историю их общим знакомым, что надеялся: дойдет она до Серова. Время спустя он увидел Серова в одном из парижских театров. Думал пойти объясниться, - не решился. Другого случая не представилось: в конце того же, 11-го года выдающийся русский художник Валентин Серов скоропостижно скончался 46 лет от роду.
«Серов, как Толстой, как Чехов, более всего ненавидел общие места в искусстве - банальность, шаблонность…
…Он даже боялся быть виртуозом кисти, как несравненный Рембрандт, при всей своей простоте; Серов возлюбил почему-то мужиковатость мазков, местами до прозаичности», - говорил о нем Репин.
Серов старался никому не льстить: ни учителям своим, ни коллегам, ни женщинам, ни сильным мира сего, ни моделям. Тем удивительнее написанный им портрет актрисы Ермоловой, знакомый многим еще с детства по репродукциям в школьных учебниках.
Сергей Мамонтов, сын мецената Саввы Мамонтова, считал, что Серов «придал ей благородство и величие, которые, как известно, тем, кто знает Марию Николаевну и не на сцене, только изредка в ней проявляется». Но лесть ли это?
Тот же Сергей Мамонтов не сомневался, что даже человек, никогда не слыхавший о Ермоловой, взглянув на ее портрет, «сейчас же может догадаться, что это удивительно гениальная драматическая актриса». «Помимо трогательного сходства, на что большие художники не очень вообще склонны, - вторил ему выдающийся архитектор Шехтель, - Серов гениально одухотворил ее, запечатлев в этом портрете высшие духовные качества ее артистического творчества». Кто бросит камень в Серова? Работа над портретами не всегда доставляла Серову удовольствие, но всегда изматывала. Слишком много душевных сил он в нее вкладывал. Счастье, если рядом с портретируемым можно было изобразить его четвероногого питомца. Животных Серов любил и понимал, писал их с радостью. Порою большей, чем людей.
Однажды Серов вызвал на дуэль свою кузину. И дуэль, и повод к ней были необычны.
Серов и его кузина (она тоже была художница) заспорили, кто из них лучше знает и изображает лошадей. Они разобиделись друг на друга, расстались в ссоре, и несколько дней спустя Серов предложил кузине разрешить спор дуэлью. Каждый из них должен был по памяти нарисовать лошадей. Секундантом обоих дуэлянтов, а также главным и единственным судьей поединка был назван муж кузины. Он, не колеблясь, объявил победу Серова.
В другой раз Серов вызвал на дуэль одного из крупных московских фабрикантов. И это уже не было шуткой. Фабрикант оскорбил его мать, и Серов, профессор, отец шестерых детей, решил с ним стреляться.
Дуэль не состоялась. Противник предпочел извиниться и взять свои слова обратно.
Поэт в России больше, чем поэт. А художник?
Серов был человеком с принципами. Его дочь Ольга утверждала, что все – и домашние, и коллеги, и друзья, и модели - боялись папу: «Но страх этот был не унижающий, а возвышающий и очищающий.
…Его невероятная правдивость и беспощадная требовательность к себе невольно заставляли каждого в его присутствии как бы оглядываться на самого себя».
В 1905-м Серов стал случайным свидетелем стрельбы по толпе демонстрантов на Васильевском острове. Это страшное зрелище сильно повлияло на него. Он стал более угрюм и резок.
Приказ о расстреле демонстрации отдал дядя императора, Великий князь Владимир Александрович, Президент Академии художеств.
Серов и Поленов составили письмо в Собрание Академии. Надеялись, что и другие, известные в стране художники, поставят под ним свои подписи. В письме говорилось о скорби художников в связи с тем, что во главе Академии стоит лицо, обагрившее свои руки кровью.
Никто не рискнул присоединиться к Поленову и Серову. На Собрании их письмо не огласили, и Серов вышел из состава действительных членов Императорской Академии художеств.
…Когда Анне Голубкиной, талантливой девушке – скульптору из крестьян, отказали в просьбе заниматься в Училище живописи, ваяния и зодчества (причем главной причиной отказа была ее политическая неблагонадежность), преподававший там Серов тут же покинул его в знак протеста.
«И, может быть, в нем был не столько художник, как ни велик он был в своем искусстве, сколько искатель истины. Поэтому же особенно любил он Льва Толстого», - писал лучший его друг, художник Константин Коровин.
Со стороны и в последний год своей жизни он казался все тем же Серовым, неутомимым мастером.
Трудоголиком, говоря нынешним языком. Но душа его отчего-то затосковала. «Ты мне все говоришь, что я счастлив и тем, и другим, и третьим – верь мне – не чувствую я его и не ощущаю. Странно, у меня от всего болит душа. Легко я стал расстраиваться», - это из письма Серова жене за год до смерти. А в последний свой вечер он сказал вдруг, точно подумал нечаянно вслух: «Жить скучно, а умирать страшно».
Смерть явилась за ним внезапно, когда он вставал утром с кровати, чтобы ехать к князьям Щербатовым, - там ждал его неоконченный портрет княгини.
…В первую годовщину смерти Серова в церкви Императорской академии художеств служили по нему панихиду. Непрощенный Серовым Шаляпин стоял на клиросе и пел с хором.
В обществе любителей художеств на вечере памяти Серова было, по свидетельству его дочери, много речей. «Коровин сказал, что в Серове художники утратили честного и непреклонного защитника их достоинств.
Репин произнес страстную, бурную речь, полную любви и восхищения, которую закончил так: «Серов сказал бы: «Хм, хм», и в этих «хм», «хм» было бы больше смысла, чем во всех сказанных мною словах».
Приехал Шаляпин. В публике начался все более и более усиливающийся гул, всем хотелось увидеть Шаляпина. Последние слова Репина слушали уже плохо.
После Репина вышел Шаляпин. Речь свою он начал словами: «Серов был великий молчальник, кратки были его слова и дли-н-н-н-о было его молчание».
Когда Серов был совсем еще юн, в Киеве произошел с ним такой случай...
В его присутствии один профессор принялся рассказывать фривольные анекдоты.
- Господа, - сказал Репин, бывший среди гостей, - вы разве не видите сего юного свидетеля! Ведь вы его развращаете!
- Я неразвратим, - угрюмо и громко сказал мальчик Серов.
Ни деньги, ни слава, ничто не развращало его. Он был в моде, корреспонденты одолевали его просьбами об интервью. Серов не любил интервью, особенно вопросов о творческих планах. Зачем, недоумевал он, публике знать, над чем я еще только работаю? Или у нее своего дела нет?
Серов удивил публику и после смерти: когда через три года Академия художеств устроила выставку его работ, посетители ахнули: сколько холстов! Как много он все-таки успел.
P.S. Работы Валентина Серова есть и в коллекциях Ростовского областного музея изобразительных искусств и Таганрогского художественного музея.
14 января 2005г., НВ.
|