И всё-таки он жив

27 марта — Международный день театра. В преддверии праздника наш обозреватель встретился с директором и режиссёром Ростовского-на-Дону Государственного академического театра драмы им. М. Горького Н.Е. Сорокиным.

— Николай Евгеньевич, как вы относитесь к уже надоевшим публичным заявлениям: «Театр болен!», «Театр умер!»?

— Театр жил, театр жив и будет жить!

— Что же это за жизнь, если театр не в состоянии окупить себя сам, существует на дотации, а актёры спасаются антрепризами?

— Мудрые политики всегда понимали, что дотации окупают себя тем воздействием, которое театр оказывает на умы и души людей. Театр как национальное достояние всегда был прерогативой двух великих стран: России и Германии. Со времён Елизаветы в России существовал Государственный императорский театр. Екатерина II тоже рассматривала театр как необходимое звено государственной политики. Сцена — это трибуна, с которой можно сказать очень многое. Наше телевидение во многом  разрушает нравственные устои общества. Ни в одной стране в этом отношении нет такого безобразия, как у нас. Театр должен и может противостоять этому.

— Томас Манн говорил: «Театр — это такое место, где толпа превращается в народ, а народ — в нацию». Можете ли вы сказать это о вашем театре?

— Да, могу! Во время войны в нашем театре шла пьеса: «Фельдмаршал Кутузов». Прямо со спектакля люди уходили на фронт. А недавно в связи с юбилеем Ростова мы поставили пьесу «Виват, Ростов!». Когда на сцене начинала звучать песня о Ростове, молодёжь вставала, некоторые зажигали свечи. Это был замечательный духовный заряд.

Я наблюдал, как на спектакле «Судьба человека» юноши и девушки, которые входили в зал совершенно расхристанными, к концу — плакали. Происходило нравственное очищение. Никакое телевидение не может заменить живое общение зрителей с актёрами.

А антреприза себя изживает. У каждого актёра  в антрепризе есть ощущение скороспелости. Антреприза не может готовиться так, как театральный спектакль.

— На стене за вашим креслом висит портрет К.С. Станиславского. Наверное, это неслучайно? Но вот режиссёр Любимов утверждает, что никакой системы Станиславского вообще нет, Виктюк говорит, что принципы его театра отрицают систему Станиславского.

— Я утверждаю, что русский театр и сейчас — это театр Станиславского, школа нравственности. Ни в одной стране от актёра не требуют, чтобы он переживал. Русский психологический театр — такого нет во всём мире. Ироническое отношение к Станиславскому — от гордыни и рассчитано на то, что многие люди не знают, что это за система. Гордыня — большой грех многих режиссёров. Но сегодня ты на вершине, а завтра — ничто.

К.: — Известно, что существуют сочетания звуков или красок, или движений, которые определённым образом действуют на психику человека. Не кажется ли вам, что Виктюк — своеобразный фокусник, умеющий пользоваться такими сочетаниями для возбуждения публики?

С.: — Виктюк — талантливый человек, для него самое главное — втянуть зрителя в действие, но, если разобраться, то на самом деле все его спектакли выстроены по всем канонам системы Станиславского. Только он многое гипертрофирует. Русская школа Станиславского признана во всём мире.

К.: — Да, Табакова ежегодно приглашают в Америку, в Бостон, где он обучает актёров работать «по Станиславскому».

А как вы, Николай Евгеньевич, относитесь к театральным новациям, к стремлениям «осовременить» классику? Ведь даже великий Гергиев дирижирует оперой, где Иван Сусанин в свитере с оленями сидит под трёхрожковой люстрой и распивает с Сабининым под звуки «Славься!». Но Темирканов, как известно, отказался дирижировать подобной постановкой, сказав, что не намерен принимать участие в этом позоре, и заплатил неустойку.

С.: — Я считаю, что такие новации не способны убить театр. Это — мода, навязанная нам извне. Это пройдёт, несмотря на то, что деньги — великая сила, с помощью которой сейчас «раскручивают» всё, что угодно.

К.: — Да, но как противостоять этому, как удержаться?

С.: — На корнях, на традиции, на возрождении в людях национального самосознания. Мы слишком долго позволяли унижать себя и свои святыни. Это недопустимо. Думаю, что великая беда сейчас объединяет нацию. Я за границей с гордостью говорю: «Я — русский» и уверен, что вернутся те времена, когда очень многие зарубежные учёные, художники, артисты, которые обретали в России вторую родину, считали за честь называть себя русскими.

К.: — Скажите, пожалуйста, Николай Евгеньевич, существует ли сейчас в театре проблема актёра? Должен ли актёр быть умным или же, как мне сказали в одном театре: «Такого в природе не существует»? Ведь говорил Товстоногов, а сейчас говорит Любимов, что актёр должен быть  «пустым сосудом», дело режиссёра — заполнить его всем необходимым.

С.: — Конечно, режиссёр в театре — главное. Актёр должен быть доверчивым и верящим, как ребёнок, режиссёру.

К.: — Николай Евгеньевич, не станете же вы отрицать, что, например, Баталов, Саввина, покойный Евстигнеев (да можно и продолжить) — умные актёры. И не противоречите ли вы себе? Ведь я на репетиции сама видела, как вы считались с мнением не то, что актёра, но даже студента. Ведь и Станиславский говорил: «Единственный царь и владыка сцены — талантливый артист», ещё он говорил: «Чтобы стать на пьедестал заслуженной артистической славы, кроме чисто художественных данных, надо быть идеалом человека». Для Станиславского, как я это понимаю, главное — гармония отношений между режиссёром и актёром, и вы такую гармонию мне сами продемонстрировали на репетиции с вашей режиссурой.

С.: — Да, вы правы.

К.: — А существует ли проблема публики? Ведь не секрет, что число полуобразованных и малообразованных людей в нашей стране очень возросло. А это — публика.

С.: — В Ростове очень требовательная публика. Дешёвку не принимает.

К.: — Николай Евгеньевич, мне кажется, что из-за своей любви к людям вы несколько переоцениваете нашу публику. Вы ведь сами говорили мне, что пьесы Чехова в Ростове оказываются невостребованными.

С.: — Надо учитывать, что средний зритель сейчас воспитан на клиповом мышлении. Зритель приходит не за идеалом, а за яркими всплесками таланта на сцене. Поэтому, если говорить о нравственной задаче, то решать её надо развлекая, но находить в этом меру.

К.: — Скажите, Николай Евгеньевич, наверное, существует и проблема драматургии? Можете ли вы назвать хоть одного современного драматурга в России, которого можно поставить вровень с Чеховым, Горьким?

С.: — Нет, не могу. Вопрос о современной драматургии — самый больной вопрос театра. Современные авторы видят мир в жутком свете, не верят в жизнь. Мы заказали одному драматургу спектакль по чеховским рассказам. Пока не получается.

К.: — Николай Евгеньевич, можете ли вы назвать главные принципы, которыми руководствуетесь в жизни и в театре? Как вы относитесь к десяти заповедям?

С.: — Каждый человек должен стремиться к соблюдению заповедей, но все мы грешны. Главное то, что способствует созиданию жизни, а не её разрушению.