Он называл себя «зевакой»

Мы сидим на кухне в трёхэтажке дореволюционной постройки на отшибе центральной части города. И как тут не поверить мистике, когда то в одном, то в другом углу почти что булгаковского дома вдруг возникают тени людей, которые прежде бывали в гостях у хозяйки этого далеко не для всех гостеприимного дома и сидели на том же стуле александрийской эпохи. Да и сама хозяйка — то мила и приветлива, блещет памятью на зависть молодым. То вдруг впадает в забывчивость, которая, я подозреваю, у величайшей актрисы минувшего века — лишь маска, покрывающая вуалью те фрагменты памяти, возвращаться к которым она не желает. Варвара Ивановна угощает чаем, слушает мой лепет, а потом, раскурив «беломорину» и перевоплотившись в Раневскую, едким замечанием возвращает меня на землю к теме нашего разговора.

Человек, о котором я пришёл поговорить с Варварой Ивановной Шурховецкой, — тоже из тех, кто «под вуалью», и воспоминаниями она делится крайне скупо. Молодой актёр театра Завадского был для неё не только блестящим партнёром по сцене, но и большим другом.

«Когда труппу Завадского сослали в Ростов, Вика был ещё начинающим артистом, но уже тогда чувствовался огромный потенциал... К сожалению, до конца жизни оставаясь актёром, он избрал иной путь. На сцене же он был настоящим мушкетёром, чутко ощущал состояние партнёра, блестяще подыгрывая в нужный момент. Это был настоящий дворянин.

Потом — война, на которую добровольцем он ушёл из Ростова. Много раз до меня доходили слухи о Викиной гибели, поэтому мне трудно сегодня описать состояние, испытанное в 1948 году, когда на Крещатике в Киеве мы встретились вновь... Потом были годы переписки и его письмо, в котором он сообщил о предстоящем отъезде и о том, что не сочтёт предательством, если я не буду писать ему. Но ещё долгое время наша переписка продолжалась... До той поры, пока ко мне домой не пришёл майор одной из организаций, и сказал, что для Викиного же блага я должна написать письмо, текст которого он мне продиктует. Я отказалась. Вике я продолжала писать, упомянув и о визите майора, но ни одного ответа из Парижа я больше не получила... Продолжать переписку стало бессмысленно...»

Искушённый читатель давно уже догадался, кому посвящены эти строки. 3 сентября 1987 года в Париже скончался Виктор Платонович Некрасов, а 15 лет спустя на Доме офицеров нашего города была торжественно открыта мемориальная доска в память о фронтовике, одном из наиболее интересных и самобытных писателей прошлого века. Сам себя Некрасов частенько именовал «зевакой», не находя в этом слове ничего зазорного. Ведь «зевака» — это тот, кто внимательно смотрит по сторонам и запоминает увиденное. Некрасов не только запоминал, но и описывал. Многие архитектурные памятники «сохранились» лишь благодаря «моментальной фотографии» Некрасова. Относится это и к Ростову. Хоть и в меньшей степени, но в настоящем неоплатном долгу перед Виктором Платоновичем Киев, Бабий Яр, Париж, Сталинград.

В моей жизни до беседы с В.И. Шурховецкой было две «встречи» с Некрасовым, которые я назвал бы случайно-неслучайными. Первое знакомство — книжное. Моя мама работала в те годы заведующей библиотекой и частенько получала списки книг, подлежащих уничтожению по акту. Некоторые из них попадали в наш дом. Так я познакомился с «Одним днём Ивана Денисовича» Солженицына, тогда же прочитал и «В окопах Сталинграда»... Другая «встреча» мистически сложилась в одной средней школе Ростова. Частенько в школу совершал наезды полотёр дядя Володя, проживавший в одной из донских станиц. В одно из своих дежурств я сидел и перечитывал Некрасова. Неожиданно ко мне подошёл дядя Володя, увидев книгу, вдруг с удивлением спросил: «Некрасов? А ведь мы с Викой (так звали его все друзья) были немного знакомы...»

В тот вечер я отнёсся к этому необычному заявлению с долей скепсиса. Но некоторое время спустя я вынужден был мысленно извиниться перед дядей Володей, Владимиром Алексеевичем Волковым. Он вновь появился в школе и показал мне эту фотографию Некрасова и книгу с дарственной надписью, датированные 1969 годом.

А дело было так. Волков, молодой офицер, лётчик-испытатель, прошедший к тому времени одну из локальных войн за пределами страны, жил в Киеве, на знаменитом Крещатике. За углом по иронии судьбы находилась популярная у творческой интеллигенции пивнушка... Проблема, присущая всем нашим городам, не была исключением и в Киеве. Вот и облюбовали многие двор, в котором жил Волков, в качестве общественной уборной. Захаживал сюда и Некрасов. В то время он уже был в опале, но по-прежнему знаменит и узнаваем. Волков, будучи человеком общительным, рискнул познакомиться. Так уж случилось, что и Некрасову пришёлся по нраву молодой офицер с боевыми наградами на груди.

— С тех пор Вика не раз захаживал ко мне и один, и с товарищами. Со временем, хоть и далеко и не сразу, он стал моим старшим другом. Мне кажется, что Виктору Платоновичу очень сильно вредил острый язык. В те годы он частенько вёл при мне, да и при других малознакомых людях весьма откровенные беседы, за которые тогда можно было запросто «загреметь на всю катушку». Я останавливал его, но он лишь улыбался и говорил: «Зачем мне тебя «знать», ведь я же твои глаза вижу!» Мне, молодому, конечно, лестно было слышать подобное. Потом Некрасов добавлял: «Вот лишь два недостатка в тебе есть — не куришь и не пьёшь. Впрочем, ерунда, с годами пройдёт...» К сожалению, надежд Виктора Платоновича я так и не оправдал — пить и курить не научился.

Последний раз я видел его незадолго до отъезда. В эту встречу он был подавлен, словно по нему каток проехался. Упомянул, что ездил попрощаться со Сталинградом...

В Россию Некрасов вернулся в 1987 году публикацией в журнале «Юность». Фотографию для журнала тщательно отбирал сам Некрасов. На ней он с дымящейся во рту сигаретой... Одновременно с выходом этого номера журнала из Парижа пришло печальное известие.

В «Окопах» он описывает убитого паренька, у которого в уголке рта всё ещё дымился окурок. И эта фотография в «Юности»... Родившись в 1911 году в Париже, в семье политэмигрантов, близких ленинскому кругу, он эмигрантом скончался в этом же городе.

У Некрасова была сложная и интересная жизнь. До того, как он стал писателем, сменил несколько профессий — в архитектуре был учеником Ле Корбюзье, работал художником-декоратором, а до того как попасть актёром в труппу театра-студии Завадского, дух актёра вдохнул в него Станиславский на индивидуальном прослушивании...

А в этой фотографии - весь Некрасов. О розыгрышах и мистификациях, до коих был падок Некрасов, слагали легенды. На фотографии, подаренной Волкову, он в мундире генерала П.П. Григоренко.

…Я благодарен его непростой судьбе за то, что сегодня имею счастье бродить по тем же улицам, быть зевакой там, где бродил когда-то Виктор Платонович Некрасов.