Импрессионизм и реальность Бориса Панасюка

Борис Панасюк — известный фотограф, занимается полиграфическим бизнесом, хотя по профессии физик. Но чёрно-белая фотография — дело всей его жизни

Б.П.: — Я до последнего момента занимался наукой в университете в НИИ физики и уже был близок к написанию кандидатской диссертации. Наука стала распадаться в годы перестройки. Кто-то ушёл торговать зерном, сделал карьеру и деньги. Студент Кирилл Серебренников подался в режиссёры, хотя где-то есть и моя подпись под его дипломом. И когда уже семья приблизилась к «голодной черте», я ушёл в бизнес. А фотографировать начал с детства. Отец подарил мне в шесть лет фотоаппарат «Смену». И ещё я очень любил химию, проявку, печать. Странно, что на физфак поступил. Сегодня нахожу детские снимки, это чудо. Например, фантастический парк Горького, которого сейчас в том виде и не существует.

Корр.: — Сейчас кто-нибудь занимается самостоятельной проявкой? Это же целое искусство.

Б.П.: —  В Ростове этим занимаются единицы. Я стал заниматься чёрно-белой фотографией всерьёз после выставки сотрудника физфака Александра Макиенко. Тогда я понял, где заканчивается фиксация и начинается искусство. На стенах висели фотографии с названиями: «Одиночество», «Пессимизм». Потом я собрал фотоклуб «Лантан». Мы пытались тогда и в цвете снимать, но это был ужас. После тех химикатов облазили пальцы, и результат был очень смешной. И уже тогда поняли, что чёрно-белая фотография гораздо сильнее по выразительности.

Корр.: — У тебя были какие-то сенсационные снимки?

Б.П.: — Я не занимался репортажем. Не видел НЛО. Хотя неопознанные объекты, тела на плёнках встречаются. Объектив и плёнка фиксируют то, что не видит человеческий глаз. Я хоть и физик, но склонен к эзотерике. Цифровая фотография не передаёт того ощущения, что передаёт обычная. У меня лежат древние негативы на широкой плёнке. Там потрясающее качество и умопомрачительные сюжеты. В цифре — это математические преобразования на каждом этапе. И часть информации элементарно обрезается. И мне кажется, что обрезается именно какая-то аура.

Корр.: — Это как и в звуковой — музыкальной технике ценится аналоговая запись, ламповый звук, в кино ценится съёмка на плёнку, а не на телекамеру. Не всё полезно то, что ново.

Б.П.: — У меня есть фотография, единственная, коричневого цвета «Инверсия». Это реальный отпечаток со старого аппарата «ФЭД-3», который прослужил мне более 30 лет. Это человеческий силуэт. Утром на рыбалке смотрю на заиленный песок, а в нём отражается солнце через облака. Я нащёлкал прыгающих рыб и проходящие мимо тракторы. И на счётчике остался последний кадр. И тут подходит сзади девушка Светлана, спрашивает, что клюёт. И я вдруг вижу, что её следы начинают расплываться на заиленном песке. Схватил аппарат и на последнем огрызке плёнки получил шедевр.

Корр.: — Индейцы считают, что фотография это маленькая смерть и отказываются фотографироваться. В Саудовской Аравии фотографировать тоже запрещено, ибо фотография — это взгляд Шайтана.

Б.П.: — Что-то в этом есть. Я вообще-то не очень близок к портретной съёмке. Какая-то частичка тебя остаётся на фотографии. Мне нравится снимать предметы, дома, дворы, то есть образы. У меня человек присутствует в пейзажах как часть, деталь.

Корр.: — Как гарнир?!

Б.П.: — Ну не как гарнир. В фильмах Тарковского, например, в «Ивановом детстве» каждый кадр законченный. И в нём не обязательны люди. Композицию он знал безупречно.

Корр.: — Почему так происходит, что иной красивый человек на фотографии урод уродом, и наоборот — в жизни человек невзрачный, а на фото — просто народный артист?

Б.П.: — Фотогеничность зависит от физиологии человека. У одних более развиты мышцы лица, и их можно смотреть в динамике, а у других более статичны. Меня это и останавливает делать портреты. Снимая одного и того же человека, получаешь диаметрально разные лица по характеру. Очень сложно передать внутреннее состояние человека. У меня за 30 лет съёмки всего 5 портретных работ. Хотя в пейзажах я обязательно ввожу человека в кадр, но не как главного персонажа, а как объект. Иногда он органичен. Иногда это чуждое образование. Корр.: — Трудно снимать людей, когда они этого сами не хотят?

Б.П.: — Когда мы снимали цикл «Ростов уходящий», было много приключений. Как раз вышел альбом Юрия Шевчука «Время». И там слова: «…кардиограмма ночных фонарей, всхлипы сердечно-сосудистых грёз… люки, впаянные в этот век…». Нас эта песня сильно тогда вдохновляла. Это был лейтмотив. И мы снимали, по мнению некоторых критиков, этакую бодлеровщину, упадок. И были разборки и с бабушками, и с милицией. Ну бабушки — это не смертельно, а вот те, кто у нас называются «угловыми», то есть алкаши в состоянии тяжёлой абстиненции, вот с ними были конфликты.  Такой пьяница начинает глубоко интересоваться фотографическим процессом, но так как у него интеллект практически обнулён, то начинает грубить: «А шо ты снимаешь? Шо, из КГБ?» Иногда приходилось «давать в пятак», иногда уходить через заборы и проходные дворы. Объективы хранятся боевые, с вмятинами.

Корр.: — У нас же много секретных объектов, которые снимать нельзя.

Б.П.: — Есть правила. Нельзя снимать панорамные снимки выше 4-го этажа. Нам это в 1980 году объясняли. Хотя сейчас со спутника можно снять человека на балконе. Но эти правила работают до сих пор. Где они прописаны, кто его знает, но на них ссылаются. Нельзя снимать железнодорожное полотно: вдруг враг увидит, как стрелка переводится. Я снимаю донскую природу, историю Ростова, заграницей не был ни разу, поскольку, как физик, долгое время был невыездным. Я очень люблю свой город и постоянно узнаю столько такого о Ростове! Вот, например, фотография «Обеспокоенность» — на ней нет живых существ. Может быть, это связано с тем, что я вижу вокруг, какую музыку слушаю. У меня очень странный музыкальный вкус. Мне нравится «Радио Хэд» и в то же время Мерлин Менсон. Обожаю мексиканскую группу «Молотов». То есть не брезгую тяжёлыми «психопатами» и нежным фольклором. Например, безумно люблю Инну Желанную.

Борис Панасюк в своё время много снимал местных музыкантов. Однажды его фотография стала обложкой первого альбома «Русские песни и бег задом по лестнице вверх» 1988 года группы «Там! Нет ничего». На фотографии две внешних стены домов, сросшихся при самозастрое, образующие треугольный тупик. Его фотографии: «Жизнь на склоне», где трепещет лепесток на ветру, — это целая философия, на которую смотришь, и какая-то музыка звучит. «Уединение» — стояла девушка-художник на берегу озера в Абрамцево, делала этюд. Фотохудожнику она показалась чуждой статуей посреди природы. Выглядит она реально, как памятник самой себе, рисующей девушке.

Корр.: — Ты никогда не снимал аварии, сенсации, знаменитостей?

Б.П.: — Нет, и не стремился. Если на моих глазах и происходило что-то аварийное, то я в это время больше думал о боли, которую люди испытывают. Тут уж не до изобразительного искусства. Духа папарацци у меня нет ни капли. Во мне скорее дзен-буддизм. Цветной фотографией я занимаюсь исключительно по работе, под заказы. Приходится снимать интерьеры. Но к творчеству это не имеет отношения. И все мои цветные снимки мне не нравятся. Меня раздражает в цветной съёмке полный технический произвол. Я хорошо владею фотошопом. Могу сделать всё. Можно, не снимая, нарисовать что угодно, и это будет реалистично выглядеть, как на фотографии. Но это суррогат. Я также отношусь к людям, которые наснимали чего-то там и потом в фотошопе доводят до фантастического совершенства. Это обман. Притемнить уголок, что ты сделал бы руками на фотоувеличителе, — да, можно. А делать из жабы царевну?! Всё равно жабья сущность пробьётся.

Корр.: — А вот тот тупик на фотографии «Русских песен», символизирующий конец эпохи застоя, он где находится?

Б.П.: — Фотография называлась «Столкновение». Этих домов тоже больше не существует. Да, старая Нахаловка превращается в современный урбанистический центр.  Я на сайте даже завёл серию «Эпитафии».

Корр.: —  Чёрно-белая фотография — отдельное искусство, требующее определённого мастерства.

Б.П.: — Просто купить чёрно-белую плёнку и наснимать чего-то не получится. Каждая плёнка настроена на определённый световой диапазон. Например, неожиданно губы становятся чёрными. Существует огромное количество способов работы со светофильтрами. Но нынешнее поколение не парится с обучением. Просто берут, пробуют... Ну и бог с ним, бросили и погнали дальше экспериментировать. И говорят потом: «Пробовал я чёрно-белую съёмку, мне не понравилось». Я до сих пор храню много старых фотоаппаратов. Плёнка в Ростове хотя и с проблемой, но достаётся.

Корр.: — Однажды в детстве мы забрались на высоченную мачту корабля, стоящего на ремонте на заводе «Красный моряк», для того чтобы сфотографироваться. И на моего товарища села чайка. Она его с мачтой и локатором перепутала. Ну никак она не могла понять, что на мачту живое чудо забралось. Потом она стала клевать моего дружбана, да так, что он чуть не свалился. Чего не сделаешь ради искусства!

Б.П.: — Я как-то снимал старинный дом, буквально перед его разрушением, на Станиславского, 264. Поругался, едва не подравшись с охранником. Правда, тут же помирились. Так появилась на свет эта замечательная старинная деревянная лестница. Точнее, она появилась на фотобумаге, а с этого света исчезла навсегда. Или вот такой кадр: «Попытка контакта», где виноградная лоза тянется, чтобы прикоснуться к кирпичной стене. А однажды заснял собачью драку. Две дворняги буквально рвали друг дружку, пытаясь снять застрявший на дереве спущенный резиновый мячик. Они в футбол играли. Я назвал фотографию «Ростовский характер». Борис лукавит, что не получаются у него цветные фотографии, что не любит он их. На самом деле их у него очень много и, на мой взгляд, много удачных. Вот, например, белоснежная коза пасётся на травке на фоне города и белоснежных облаков в голубом небе. Называется это «Привет из Ростова».