К 80-летию А.В. Калинина (1997г.)

"Я к себе беспощаден…"

Робкое крыло осени уронило первые красочные мазки на степные балки и стайки низкорослых деревьев, рассыпанных в живописном беспорядке.

Каждый раз по дороге в Пухляковскую наблюдаю я эту земную красу, и душа наполняется ожиданием чего-то светлого и чистого, не запятнанного суматохой будней, разорванностью ассоцаций и связей большого города.

Дорога в самой станице - прямо, потом - налево, потом снова прямо до красного забора с надписью "Продается", потом - направо и в тупичок, к воротам всех пухляковцам известного дома, на которые много лет назад школьники, шефствующие над ветеранами, приладили алую звездочку. "Никогда не уберу, пусть светит", - скажет мне потом Анатолий Вениаминович, ясноглазый и светловолосый, как лунь, родной отец дорогого нашим сердцам Будулая, писатель, которого смело можно назвать патриархом донской литературы.

Он трогательно и интеллигентно старомоден. Привязан к тому, что окружает его десятилетиями. К домику в тени деревьев любимого сада, скамеечке у порога, постаревшей мебели и вещам, тропинке, ведущей из сада к Дону.

Здесь, в Пухляковской, построил себе дом один новый русский. К этому дому ходят на экскурсию в основном бедные местные жители: интересно посмотреть, как живут богатые.

Анатолий Вениаминович всю свою жизнь писал о тех, среди кого не было ни богатых, ни бедных. В прямом смысле. А в переносном - писал о богатых и бедных духом, душой. Но данное богатство в его книгах явно преобладало, отчего, наверное, и путь в Пухляковку освещен лично для меня с постоянным состоянием ожидания света и чистоты.

"Я закончил "Цыгана" в стихах. Я не уверен, что все читатели поймут переход от жанра прозы к поэзии. Для меня же это естественно. Афористическая форма помогла выразительнее передать содержание. И, наверное, я к этому долго шел. Давно уже писал стихи на клочках бумаги. Писал и робел. Писал и прятал. До тех пор, когда уже не смог сказать в прозе то, что вообще хотел сказать. Так появились "Звезда над лугом", "В саду Саида". И окончание "Цыгана". Сейчас собираю книгу стихов.

У "Цыгана" - завидная судьба. Недавно третий ансамбль кинематографистов привез в Пухляковку на премьеру фильм, снятый по мотивам "Цыгана". По всеобщему признанию и признанию самого Анатолия Вениаминовича, фильм состоялся (главные роли у режиссера Александра Финько сыграли Ирина Купченко и Отар Мегвинстухуцесси).

(С улыбкой). Вот что бывает, когда автор самоустраняется. Была прекрасная книга Фурманова "Чапаев". Но поставили фильм, и он "задавил" книгу.              

Жуткий факт. Там, где был в Пухляковке магазин "Книга", теперь продают погребальные венки. Символичность напрашивается сама по себе, но протестующая и, видимо, оптимистичная душа все же отказывается ее принимать. Передо мной - автор "Возврата нет", "Любя и враждуя", "Цыгана", "Гремите, колокола", "Запретной зоны"… Работающий целенаправленно и постоянно, так, как приучила к тому жизнь.

"Сор всегда виден потом. Я чистил сор метелкой и скребницей, которыми чистят лошадей. Я к себе беспощаден. Чем больше вычеркиваешь, тем значительнее то, что ты уже, казалось бы, окончательно написал. В "Любя и враждуя" восстановлено то, что было вычеркнуто военной цензурой, под давлением которой вместо Селиванова появился Милованов и т.д.

Книги обретают сейчас вторую жизнь.

Почему - продолжение "Цыгана"? Кто мог искать Будулая? Клавдия! Она оказалась в дороге, в которую впадают, как ручейки в реку, сотни разных дорог. По ним идут Шеларо, Настя, Миша Солдатов, Стрепетов. Они появляются для меня на пути Клавдии очень естественно. И не только я вел героев по жизни, но и они - меня. Это о том, как я пришел к послесловию. Во мне заговорило нынешнее время. В жанре поэзии я искал эту связь времен. Так в судьбе Вани появился Афганистан - судьба целого поколения. Ему повезло, он вернулся. И имеет полное право присутствовать в нашем времени".

Каждый из нас шел к нашему времени своею собственной дорогой. Мы приемлем его и не приемлем. И как, скажите, может принимать его человек, который молодым корреспондентом "Комсомольской правды" прошел дорогами войны, "крестившись" с первым десантом в Камыш-Буруне под Керчью, в боях под Сталинградом, под Ростовом, без чего не было бы его "Товарища", фронтовых очерков и ясного понимания того, что есть основа и суть русского характера.

"Нам положили в руку, как камень, концентрат всего худшего за 70 лет. Грызите! Грызть больно! К истории надо относиться спокойно. Это - наша страна. Это - наша история. Иначе - обратный процесс! Колокольня души окутывается паутиной. Нельзя! Ведь мы о многом думали и в прошлом. Что-то брезжило впереди. Мы шли к цели. В любою время надо выбирать какую-то идею, как выбрали во время войны - независимость Родины многонациональной человеческой семьи. Это помогло выстоять и победить.

Критики истории - разные личности. Вспомните критические очерки Овечкина - все улучшения он видел в берегах той жизни, которой мы жили… И вот молот в руки взяли, надробили осколков и из осколков решили собрать новое. А - как? Вот и тупик! Не правящие верхушки создают страну, а народ. Тот талантливый и порядочный народ, который был и есть у нас. Рядом со мной сейчас живет Валентина Жуковец. Помните это имя? Чем больше я общаюсь с ней, тем глубже утверждаюсь в мысли, что звания героев ни за что, зря не давали. Какой содержательный и интересный человек! Всегда, во все времена были люди очень честные, заинтересованные… Мы сами мало интересовались. А наши депутаты ходили по министерствам: от кого-то зависело строительство дроги в станице и от кого-то - строительство жилья или завода…

Я думаю сейчас о публицистике. Наступило время публицистов. Раз такое положение в стране приобрели чиновники - мы должны этому что-то противопоставлять! Что? Увы, публицистов не вижу. Разоблачителей - да! Лже-пророков - да! Снимающих пену с выдуманных самими же сенсаций - да!"

…Я не впервые ловлю грусть на лице Анатолия Вениаминовича, когда заходит разговор о лже-сенсациях. Самой трагичной для него являются те, которые связаны с именем Шолохова. И эту грусть усугубила публикация в «Домашней газета» «Тихий Дон» - зеркало русского плаката», новая вспышка в московских издательствах.

«Я оцениваю это не иначе, как торжествует зависть. Посмертная зависть – самый худший вид зависти. Она пахнет трупным ядом. Это – бацилла, искусственно выращенная в пробирках. И давно. Молодые думают: нет дыма без огня. И не учатся тому лучшему, что составляет богатство человеческого общения, - переступить через собственные амбиции и по достоинству оценить ближнего. Шолохов хвалил Фадеева: «Он написал лучший роман о молодежи». А о «Трех товарищах» Ремарка как-то сказал: «Написать и умереть». Твардовский при всех перипетиях их взаимоотношений был в его оценках «Большой поэт». «Горячий снег» Бондарева – «Видит и ведет!». Это – правильные отношения. Задача публициста, общества – воспитать их, а не кромсать остатки.

Бацилла опасна. Нигилизм – болезнь разлагающая. Была у нас в Пухляковке школа искусств для детей, теперь – какая-то лаборатория. Грустно. Мы сами себя обворовываем. И колокола совести оплетает паутина. Нельзя.

Если на книжные полки не вернуться лучшие книги и им не будет дана достойная оценка, как будет молодежь относиться к стране? Патриотизм – огромная утрата. Особенно в условиях разделения общества: на богатых и бедных. Циничный, волчий закон. У всех должны быть для этого равные возможности. Суть социального протеста – в неравенстве возможностей.

…Земля зарастает бурьяном. С ней надо работать. Ее надо удобрять. Крестьяне не хотят. Ибо все равно задушат на том уровне, где заведуют налогами.

Но кормить народ надо при любом режиме. Вон за Доном – совхоз. В прошлом – миллионер. Теперь – миллиардная картотека. Платить за технику, за электроэнергию, горючее, все жизнеобеспечение – огромные деньги. Откуда их взять, если продукция не находит сбыта?

Выход все равно в том, чтобы заниматься делом. С убежденностью в его полезности, каким бы это дело ни было, - просвещение, образование, медицина, добыча угля… Люди это понимают. Но они – на грани терпения. Ни один человек не может вытерпеть, чтобы он работал, а ему не платили зарплату. Такого нет даже в капиталистическом обществе.

Любое общество заинтересовано в развитии собственного производства. Легче всего идти по пути закрытия шахт. Но у нас неисчислимые запасы угля, я знаю, целые антрацитовые кряжи выходят к Дону. Значит, надо менять технологии.

Было время, и от земли брали все, что необходимо. Животноводческие комплексы – не миф социализма, а реальные цифры производства мяса. Не без изъянов было, конечно. Но не сравнить с преступлениями, когда, например, Опаринский комплекс по кирпичику растащили.

Мы умеем разрушать».

Однажды к Анатолию Вениаминовичу пришла учительница с просьбой провести в школе беседу о казачестве.

- А вы Шолохова давно читали? – спросил он.

- Ну, Шолохов – деидеологизированный писатель, - ответила она.

Вот так, «достучались». А ведь никто из коренных жителей Дона не опроверг реализма донской прозы Шолохова. Как не может этого сделать и Калинин, который узнал историю казачества от отца, матери, деда, певшего в церковном хоре, от земли с ямками отпечатков копыт казачьих коней.

Он считает, что возрождение казачества началось не с демократических реформ, а гораздо раньше, во время Великой Отечественной. Казачьи ломпасы «вспыхнули» тогда на отрогах Альп. Донской корпус был продолжателем платовских традиций. В нем всех называли казаками, будь то русский, грузин или узбек. В 43-м году Калинин опубликовал очерк «Донские казаки». А в 44-м – роман «На Юге». И не пройди тогда молодой Калинин с 5-м Донским корпусом дорогами войны, не написал бы своего «Товарища».

Короткая встреча с Анатолием Вениаминовичем была для меня, словно причастие.

Он остался в домике за красной звездой со своей верной подругой – женой и двумя дочками, приехавшими из Москвы.

А я возвращалась в Ростов.

По обе стороны дороги лежала одухотворенная пером Анатолия Вениаминовича степь. Вдруг показалось: там, вдали, в балке – цыганская кибитка. Потом я  рассмотрела, что это просто группка прижавшихся к друг другу деревьев.

Я вспомнила, с каким грустным выражением глаз Калинин сказал: «Самое страшное сейчас – паутина на колоколах совести».

И еще.

Я спросила его: «А правда ли, что Вы сказали: «Не надо отмечать мой юбилей. Лучше постройте дорогу…»?».

- Правда, - ответил он.

…В душе у меня что-то тихонько зазвенело. Какой-то маленький колокольчик.