НАША ПАНОВА
Когда-то Татьяна Лиознова мечтала дебютировать экранизацией ее повести, но руководство киностудии решило по-иному. Экранизировали эту повесть тоже совсем еще молодые Игорь Таланкин и Георгий Данелия. Фильм назывался «Сережа» - так же, как и книга, очень популярная в то время книга Веры Пановой.
«СЕРЕЖА», «Евдокия, «Високосный год», «На всю оставшуюся жизнь», «Рабочий поселок»... Вот названия только некоторых фильмов, снятых по ее повестям и рассказам. В «Сентиментальном романе», тоже экранизированном, Вера Панова описала город своего детства, своей молодости, и это был не названный ею, но хорошо угадываемый Ростов-на-Дону.
РОСТОВСКИЙ КРУГ
Вера Панова очень гордилась своими предками. Любила рассказывать об одном из дедушек по отцовской линии, крестьянине Московской губернии, который «еще до отмены крепостного права выкупил сперва себя, а потом и всю семью, и все это не хитростью, обманом или воровством, а упорным трудом, честностью и мастерством».
Ее отец - Федор Иванович Панов, помощник бухгалтера в банке взаимного кредита, тоже был личностью неординарной.
Федор Иванович не оправдал надежд родственников, думавших поправить финансовое положение семьи и поднять престиж фамилии благодаря выгодной его женитьбе. Женился он вопреки родительской воле, зато по любви - на бедной пианистке Вере Реньери.
Но характер его проявился не только в этом: Федор Иванович страстно увлекался речным спортом. Вместе с товарищами он основал два первых ростовских яхт-клуба, один - в Нахичевани, другой - в, Гниловской, и сам построил себе яхту, которую назвал «Вера».
Семейное предание гласило, что гадалка предрекла Федору Ивановичу, будто он утонет в день своего рождения. Он смеялся: даже гибель от укуса кобры показалась бы ему менее невероятной. Но утонуть? Это ему-то, плавающему, как рыба!
Да вышло по слову гадалки. Весной 1910-го его яхта перевернулась, и он утонул в Дону на глазах у жены. Вере-маленькой тогда только-только исполнилось пять лет.
Печататься в периодике Вера Панова начала еще в юности - и потому, что любила писать, и потому, что матери нелегко было одной кормить семью. Писала она много, подписывалась Верой Вельтман, а потом - еще и фамилией первого своего мужа - Старосельская. Это вовсе не означало перемен в ее отношении к памяти отца. Просто фамилия Панова в те годы казалась ей мещанской, а Вельтман - благозвучной.
Когда, почти тридцать лет назад, еще школьницей, я решила попробовать себя в журналистике и пришла в редакцию «Комсомольца», так раньше называлось «Наше время», мне предложили написать что-нибудь для «Ленинских внучат» - была у нас такая «пионерская» страничка. А чтобы я не огорчилась «детскому заданию», сказали, что сама Вера Панова работала в «Ленинских внучатах»!
Это потом я узнала, что в 20-е годы «Ленинские внучата» выходили отдельным изданием и только много лет спустя стали «пионерской» страничкой. А Вера Панова успевала печататься всюду: и в «Большевистской смене» - предтече «Комсомольца», и в «Трудовом Доне», ставшем потом «Молотом», и в других донских газетах и журналах. Так что как минимум две редакции - наша и «Молота» - могут сегодня считать Веру Панову своей.
Писала Панова, как казалось свидетелям ее журналистской молодости, почти с артистической легкостью. Быстро. Ровным красивым почерком. Почти без помарок. В любом жанре. В любой редакционной обстановке.
Среди высказываний знаменитой уже писательницы Пановой есть и о безмерной любви к газете, любви навеки. Вера Федоровна не без удовольствия порой называла себя старой газетной волчицей.
И вдруг, читая воспоминания о ней, нахожу такое признание, сделанное, правда, не письменно - в беседе: «Я не люблю своей молодости. Я долго жила не так, как мечтала и хотела жить. Чувство зависимости от обстоятельств - самое тяжелое из всех чувств - более всего томило меня в молодые годы».
Мне кажется, в Ростове Панова ощущала себя бабочкой, которой никак не удается выбраться из кокона житейской и газетной суеты и - взлететь! Здесь, под впечатлением шолоховской «Поднятой целины», написала она пьесу «Весна», и ее даже поставили в Ростовском ТРАМе - театре рабочей молодежи. Здесь сочиняла первые свои повести, рассказы. Но все это было не то.
И для того, чтоб разомкнулся этот круг, случиться должна была беда.
ПРОЩАЙ, ГОРОД, ПРОЩАЙ, ДОН
Все началось 1 декабря 1934 года с телефонного звонка. Звонил тогдашний муж Пановой - Борис Бахтин, корреспондент «Комсомолки». Звонил, чтобы сообщить потрясшую его новость: в Ленинграде убили Кирова!
- Это ужасно! - воскликнула Панова, не подозревая, что событие это отразится каким-то образом на ее семье.
Вскоре в стране начались партийные чистки, и Бориса Бахтина, знакомого с некоторыми ленинградскими оппозиционерами и даже побывавшего однажды на их собрании, уволили из редакции.
А потом исключили из партии. А потом редактор «Ленинских внучат», Полиен Яковлев, вызвал Панову и с неподдельной горечью сказал, что редакция вынуждена с ней расстаться. Но и Яковлева уволили вслед за Пановой.
Механизм репрессий был запущен. Борис Бахтин поступил простым рабочим на «Ростсельмаш», но не спасло и это. Бахтина арестовали.
Панова устроилась корректором в ростсельмашевскую многотиражку - ее сняли и со скромнейшей этой должности.
Обвинения, выдвинутые против Бахтина, были нелепы. Панову, вызванную в качестве свидетеля к следователю, спрашивали, известно ли ей, что муж был офицером белой армии? Это он-то, 1906 года рождения!
- Говорил ли при вас ваш муж, что Горький ошибался, считая, что талант воспитывается средой?
Бред, дурной сон. А вот как сон - не растаяло. Ничего не добившись от Бахтина в Ростове, его увезли в московскую тюрьму и в конце концов осудили на десять лет соловецких лагерей.
В 1937 году Панова с детьми уехала на лето на Полтавщину, в село Шишаки, где семья бывала и прежде. Потом к ним присоединилась мать Пановой, Вера-старшая. В Ростов они решили не возвращаться.
КОМАНДИРОВКА В ДРУГУЮ ЖИЗНЬ
Когда Вера Панова с рукописью повести «Спутники» появилась в редакции журнала «Знамя», никто не угадал в ней не только будущей знаменитости, но и просто литератора. «Старые подшитые валенки, пальтишко-легкогрейка, наглухо укутана большим платком, крепко завязанным от холода узлом на спине». Может, чья-то домработница?
В творческих кругах не любят восходящих звезд. А больше того - звезд, вспыхнувших неожиданно и ярко. Вот и после выхода в свет «Спутников», вмиг поставивших Панову в один ряд с лучшими советскими писателями того времени, многие литераторы утешались сладкой мыслью, что это - случайный успех.
- Ну кто она такая, эта Панова? Журналистка, которой волей судьбы подвернулась выигрышная тема?
Кстати, возникла тема «Спутников» так. В московских верхах решили, что хорошо бы написать брошюру о лучшем в СССР военно-санитарном поезде. Хотели, чтобы сделал это кто-то из писателей. Выбор пал на Пермскую писательскую организацию.
Но члены Пермской писательской организации, узнав о таком заказе и сопряженной с ним командировке на фронт (это было в конце 44-го года), стали предъявлять справки о нездоровье, наличии детей и других иждивенцев...
В общем, в итоге в командировку на фронт в составе военно-санитарного поезда отправилась Панова, которая, пережив на Украине немецкую оккупацию, недавно приехала в Пермь и сотрудничала с местной газетой.
К февралю 45-го документальный рассказ о госпитале на колесах был готов, но Панову переполняли навеянные командировкой другие - художественные образы. Она испытывала небывалый душевный подъем, предчувствуя новую жизнь: «Тут я окончательно поняла: я буду писателем, потому что не могу им не быть, не могу не рассказать о жизненном подвиге этих людей. Расскажу так, как вижу и понимаю. Это и будет посильный вклад мой и в литературу, и в жизнь».
ТАЙНА СЛОВА
Успех Пановой был оглушительный. После «Спутников» новые ее книги выходили одна за другой. За четыре года три Государственные премии! Неслыханно.
Работоспособность писательницы была невероятной. Панова словно хотела наверстать время, упущенное для литературы в молодые годы. Ходила шутка, что у нее в комнате, в Доме творчества, «стояли три пишущие машинки и все три с начатыми закладками: проза, пьеса и сценарий!».
Шутки шутками, но стук пишущей машинки, с раннего утра доносившийся из комнаты Пановой, невольно дисциплинировал и коллег.
В те времена совсем иными были взаимоотношения общества и писателя. Стоило выйти в свет произведению именитого автора или влиятельному изданию обратить внимание на чье-то сочинение, как по стране прокатывалась волна читательских конференций, в прессе разворачивались дискуссии о достоинствах и недостатках книги, ее героев...
Так же широко и страстно обсуждали и книги Пановой.
Ее «Сережу» «Учительская газета» выбранила. Какими забавными кажутся сейчас и претензии, и похвалы... Были, к примеру, критики, посчитавшие один из самых ярких эпизодов повести (он вошел и в фильм) непедагогичным и потому недопустимым.
Могу свидетельствовать: именно по этому эпизоду вспоминают сегодня фильм видевшие его когда-то. То же и с повестью. В том эпизоде взрослый дядя угощает ребенка - Сережу - конфетой. Сережа благодарит, разворачивает обертку, а там - ничего. Пусто.
- Дядя Петя, ты дурак? - сказал Сережа не сердито, а с сожалением.
Хорошая, трогательная книга о переживаниях мальчишки, мама которого решила выйти замуж. Нет, не за дядю Петю - за доброго хорошего человека. Он Сережу понял даже лучше, чем мама.
Еще тогда, в 45-м, Вера Панова очень точно определила свою творческую задачу: внести посильныйвклад в литературу. Нередко держалась она властно, за ней замечали даже вспышки высокомерия, но, по-моему, она всегда трезво оценивала свое место в истории русской литературы.
Однажды она отнесла себя к категории «зауряд-писателей» - в отличие от писателей вечных, таких, как любимые ее Булгаков, Гоголь, Томас Манн... Впрочем, сказано это было уже на закате жизни, в интимной, доверительной беседе. А вообще Панова не советовала авторам иронически или же пренебрежительно отзываться о своих трудах: «Неуважение заразительно!».
Давно увлекала ее тайна воздействия слова на человека. Возможно, это шло еще из детства, когда она узнала от матери, будто ее прабабушка «имела талант «заговаривать» малярию и настолько этим прославилась, что к ней в Ростов из станиц привозили больных».
А писатель? Его дело - заговаривать душевные хвори, чреватые грехами и прегрешениями. В последние годы Панова уже не могла читать сама, ее глазами стали ее близкие, литературный секретарь. Однажды, узнав о каком-то неприглядном поступке этого очень еще молодого человека, Панова изумилась:
- Как же вы могли так поступить? Ведь мы с вами читаем такие книги...
Для московских, ленинградских литературных кругов Панова так и осталась ростовчанкой. Поэтесса Инна Гофф очень интересно описывала ее внешность: «Яркая помада, медный оттенок волос, в ушах крупные серьги - клипсы... Как много здесь от молодости, той, ростовской, южной, что остается в крови на всю жизнь».
Звала ли эта южная кровь Панову на Дон? Много раз собиралась Вера Федоровна приехать в Ростов, да так и не решилась. Не захотела расковыривать зажившие, к счастью, раны. Старому приятелю, столичному литератору Волчеку, тоже уроженцу Ростова, писала: «Хочу жить и умереть на брегах Невы».
Да, в общем-то, и не было давно того Ростова, города ее детства.
Но я все время - о Пановой-писательнице, а ведь она состоялась не только как литератор. Панова была еще и хорошей матерью, что среди женщин, посвятивших себя творческой профессии, - нечасто.
Один из самых любимых Верой Пановой дней в году - 20 марта, день ее рождения. Потому что в этот день за столом под абажуром обязательно собиралась вся семья: трое детей, их супруги, внуки...
В этом году Пановой исполняется 100 лет.
18 марта 2005г., «Наше Время».
|