МУЗЫКА КОСМОСА

    Разговаривать с народным артистом России Равилем Мартыновым всегда очень ответственно. Он редко даёт согласие на интервью, и если уж оно получено, то должен быть серьёзный повод для общения. В данном случае повод придумывать необходимости не было. Маэстро прилетел из Петербурга после дирижирования большим концертом 4 июня, посвящённым 100-летию со дня рождения Евгения Александровича Мравинского, последним учеником которого он и был:

        — Вы были рядом с Мравинским последние годы его жизни. И вас называют любимым его учеником?

      — Нет. Я считаю, все, кто его видел и общался, не смогут сказать, что чему-то у него не научились. Каждый что-то приобрёл наверняка. У него много было таких ассистентов, как я. Просто получилось так – именно я был последним. Накануне 100-летия неожиданно на меня обрушился шквал звонков. Редакции, каналы телевидения, даже «Радио Свобода» просили интервью. Теперь я могу суммировать смысл того, что в разных вариантах говорил. 4 июня - день его рождения, - совпал с торжествами, связанными с 300-летием Петербурга. Уверен – 50 лет творчества Евгения Александровича и славы Петербурга и всей нашей культуры и искусства принадлежат ему. Мы все ему обязаны.

— И всё же, лично вам что он дал?

  — Переворот в сознании, в моей судьбе. Сейчас уже можно говорить, прошло много времени: когда осуществляется желание, даже через много лет, кажется, что это дано свыше. Парадокс, но в 14 лет я первый раз увидел его за пультом, и у меня возникли к нему вопросы. Хотелось знать, как бы он на них ответил. Прошли годы. В 1982 году я получил ответы, будучи уже рядом с ним. Правда, к этому моменту я и сам отвечал на них, и хотелось услышать или подтверждение, или что-то другое. Я был страшно рад совпадению мнений, хотя много он конкретизировал.

    Часто спрашивают о его властности и суровости. Всегда отвечаю – я этого не заметил. Такими людьми не рождаются, а становятся. Он не был диктатором, он им стал. Такая деталь: попробуй прийти к оркестру с утра, 45 минут репетируй и… свободны до завтра. Зачем вызывал? Выходной дал? У Мравинского бывали каждодневные репетиции, и не все по три часа. Бывали и по 40 минут, и никто не спрашивал «зачем»? Все были выжаты как лимон и больше просто не могли играть. Степень накала на репетициях намного выше, чем на концертах. Там не было такого – сейчас репетируем, а потом исполняем. Сразу исполняли. И музыканты отдавались музыке, и привыкли к этому. Всегда должна быть высшая степень готовности. А это очень трудно.

—То есть суровым Мравинского сделала жизнь?

     —Всякое было. Поскольку он был легкоранимым человеком. Люди привыкли характеризовать людей искусства как людей богемного образа жизни, свободных, не всегда дисциплинированных в труде. Всё им позволяется. Он таким не был. В его жизни и искусстве произошло редкое сочетание высокого интеллекта и горячего сердца. Он даже в последние годы вспоминал и говорил: «Ну, я же должен был быть биологом, должен был заниматься наукой». Когда-то он пару лет проучился в университете и стал очень организованным человеком, четко фиксировал свои знания. Это редкое качество в искусстве, которое пошло ему во благо.

     И ещё одна сторона его характера, мало знакомая всем: этот человек был поэтом! Так любил природу! Когда говорили, что он прекрасно владеет русским литературным языком, то это ещё не всё. Я бы сказал иначе, его литературный язык – белый стих, особенно если он говорил о природе. В Японии даже сделали запись, где Мравинский говорит некоторые свои эссе… И то, что в конце жизни ему было не очень комфортно жить, я чувствовал. И очень удивлялся: казалось бы, он уже всё в жизни исполнил, но чем-то был недоволен.

    — Я помню, вы когда-то рассказывали, что он больше других чувствовал «государственное рабство» в СССР…

    — Не только это. Здесь были и творческие проблемы. Знаете, рядом с ним я научился укрощать свой буйный темперамент. Тоже во благо. Вот сейчас в моде совсем другой способ выражения в искусстве. Он носит характер вечного праздника, как бы на потребу публики. Почувствуйте разницу. У Мравинского стояли совсем другие задачи концерта. Не «концерт - праздник» и «все хорошо отдохнули»... Каждый концерт становился событием! Это значит, что слушатели были приподняты над обыденностью и уходили домой с чувством, что они что-то познали.

— То есть, чтобы сыграть концерт, нужно четко знать, что ты хочешь от него. Я читала, как Мравинский первый раз, ещё в конце 30-х, разбирал Пятую симфонию Шостаковича. Дмитрия Дмитриевича очень раздражало, как он пытался понять каждый такт, копался…

      — А потом стал ему доверять до конца. Хотя Евгений Александрович и в конце жизни мог наивно признаться в непонимании. Шостакович посвятил ему Восьмую симфонию. Мравинский, много раз её исполнявший, вдруг сказал (это заснято в фильме): «Вы знаете, я только недавно понял, что Восьмая пронизана единым пульсом». То есть интуитивно он всё делал, и только потом понял, в чем же тут дело. Вечный поэт. У него интуитивно получалось, но он не понимал, что его тянуло к такому исполнению – единый пульс. Я тоже всегда подозревал интуитивно, что всё, что мы делаем — всё-таки «из космоса» (смеётся). А теперь уверен, что ничего не надо выдумывать, а брать, что придёт.

— Я тоже подозревала, что вы импульсы берете из космоса. Ваши концерты — для многих события. Вы даёте их как в последний раз.

    Эта глупость была в начале моей деятельности. А сейчас немножко расплачиваюсь за это здоровьем (опять смеётся). Мне казалось, нужно отдавать сочинению всю жизнь сполна. Сочинение – это же рождение ребёнка у автора.

— И дирижёр должен принять участие в родах?

      — Так должно быть, к этому надо стремиться. Нельзя всё время говорить: «А я так хочу». Дирижер - посредник, в данном случае. И Мравинский так работал.