Три копейки — цена жизни

     Александр Иваницкий в армию призван был в сентябре сорок третьего. Если точнее — тридцатого числа. Чуток не дождался военкомат официального совершеннолетия солдата, до восемнадцати почти месяц оставался, только время-то было какое! Война уже на переломе, страна все силы в кулак собирала для последнего удара, каждый человек и каждый час — на счету…

    Направили в Моздок, в Третью запасную инженерную бригаду. И ставропольский парнишка из села Степного уже видел себя военным инженером. Во всяком случае так обещали новобранцам их воинские начальники: «Год вас учить будем, через год вы своих солдат учить будете…»

     Только вышло иначе.

   Ночью второго декабря Иваницкого спешно отозвали из караула и поручили выписывать красноармейские книжки всему личному составу: грамотность и почерк соответствовали. Работал прямо по списку, иногда донимая ротного вопросами:

     — Тут есть домашний адрес, а кто из родных дома остался, не указано…

     — Эту графу пропускай!

     — Ага… А вот ещё графа: группа крови… Тоже не указано.

     — Да не волынь ты, пиши всем третью!

   Волынить и в самом деле некогда было: курсантов уже переодевали к походу. Хорошо переодевали, во всё новенькое, с иголочки: тёплое бельё, ватные брюки, телогрейки. Только вот роте Иваницкого телогреек не досталось, в шинелях пришлось ехать.

     К фронту ехали долго. Помнит Иваницкий: новый год встретили в Воронеже, а вот в Орле даже в баню сводили и чистое нательное бельё выдали.

     Да, сорок третий — это уже не сорок первый…

     Утром четвёртого января эшелон остановился где-то в тупике. Какая-то станция в Брянских лесах, где стояла в резерве Четвёртая танковая армия.

     — Выстроили нас вдоль состава, — рассказывает Александр Павлович, — а вскоре и «покупатели» подошли. В смысле — представители частей. Разбирают нас по своим хозяйствам. Майор один долго ходил, высматривал. Потом говорит: «Мне ребята нужны маленькие, но проворные…»

     По этим признакам и определили Сашу Иваницкого в минёры-разведчики. Четвёртая танковая армия,

17-я гвардейская механизированная бригада, Первый Украинский фронт… С этого дня и началась для него настоящая война.

    Это был год массированных ударов Советской Армии по всем стратегическим направлениям от Баренцева до Чёрного моря. Наши наконец дошли до государственной границы. «Вот она, долгожданная, трижды желанная государственная граница нашей Отчизны, тридцать три месяца попранная врагом», — писала в те мартовские дни «Правда».

     Но эту границу надо было ещё перейти. Армии вермахта сопротивлялись отчаянно, отлично понимая, что стоят сейчас на последнем рубеже — теперь уже собственной страны. И вот этот психологический рубеж для противоборствующих армий был ничуть не менее значимым, чем рубеж стратегический…

    Наши войска продвигались вперёд могучими ударами техники — авиации и танков. Но впереди танков всегда шли, а если точнее — ползли сапёры…

     — К весне-то самое тяжёлое время наступило, — говорит Александр Павлович. — Надо ведь проползти перед наступлением весь участок танкоопасного направления, каждый метр проверить… А тут весна, грязища, слякоть. Минные поля — они ведь всегда на нейтральной территории, а нейтралка вся просматривается, вся простреливается. Раза два-три хорошо полазишь по переднему краю, да если ещё под заграждениями с колючкой — без штанов остаёшься…

     А что делать? К тому времени Иваницкий уже взводом сапёров командовал, на нём и лежала ответственность за безопасный проход танков. Ночами ползал он со своими ребятами по минному полю, разминировал и проходы обозначал. По уставу-то проходы эти положено флажками обозначать, только какие тут уставы, какие флажки?! Приспособились чурочки раскалывать. Белой стороной — к проходу, корой — к минам. Потом уже танкисты доклады сапёров сами проверяли ещё раз, на свои карты проходы наносили — и вперёд!

     Тут я вспоминаю широко известное «сапёр ошибается только один раз» и некстати спрашиваю:

     — И всегда получалось?

     Александр Павлович смеётся:

   —Так вот он я, живой перед вами! Неудобная работа, конечно, потому что лёжа всё делать приходится. И потом: штатный инструмент не всегда подходил. Ну, сапёрный нож, сапёрная лопатка… Мы больше своим инструментом пользовались, руками. Ногти все посбивали…

     Тут он вдруг оживляется:

  — А знаете, какой у нас был самый главный сапёрный инструмент? Монета. Обыкновенная русская трёхкопеечная монета. Ценилась на вес золота. Мы их на сыромятном ремешке на руке носили. Если потерял — где возьмёшь? Магазинов-то рядом нет… Немцы ведь мины хитрые ставили, ну все эти ТМ-35, ТМ-42 и другие.

    — А почему именно трёхкопеечная?

    — Тут вот какое дело. На механизме взрывателя, на головке, прорезь имеется. Если взрыватель извлекаемый, он легко выкручивается. А неизвлекаемый — понятно… Чуть начнёшь выкручивать с усилием — она и рванёт. Так вот. Грань монетки аккурат в прорезь проходила. Вставляешь и начинаешь лего-о-онечко прокручивать. Даже почти не дышишь. И если взрыватель туго стоит, монетка сразу из прорези выскакивает, она же круглая, соскальзывает сразу…

    — Лихо! И кто же вас этой премудрости научил?

    — Ну, солдат шилом бреется, дымом греется, — опять смеётся Александр Павлович. — Жизнь всему научит. На войне — особенно. А вообще-то старики учили, наши ветераны. Мы потому и берегли их, старались всегда в резерве держать. Они и занятия всегда с молодыми проводили. Мины были хоть и учебные, но взрывались всё равно, как пиропатроны. Впечатляет, хоть и не смертельно.

    — И минировали тоже?

    — Ну а как же! Для своих — разминировали, для немцев — минировали. И нашими, и немецкими минами, что у них выкапывали. Немцы, впрочем, тоже так поступали. Не пропадать же добру! Вот на Сандомирском плацдарме, помню, постоянно приходилось минировать. Всякую работу приходилось делать. И переправы тоже наводили. Это уже когда к берегу Вислы подошли, и наши как раз начали Сандомирско-силезскую операцию, чтобы прорваться через Польшу на Одер. В августе сорок четвёртого.

    Эти дни очень ярки в памяти Иваницкого, потому что их Четвёртая танковая армия, которая была как раз на левом фланге общего наступления, попала в трудное положение: не получилось у неё прорвать оборону одновременно с двумя другими соседями. «Помню хорошо, — рассказывает он, — страшенный ливень был тогда, грязь непролазная, машины-полуторки чуть не на себе несли. Люди, кони, танки, машины — все в общей колонне шли, под огнём шли, потому что приказ был не ввязываться во фланговые бои, фронт надо было срочно выравнивать и только вперёд идти… Потери были. У меня во взводе тоже двоих ранило. А к утру, по солнышку, и немецкие самолёты налетали. Задача у нас была — 20 июля взять Львов. А управились мы с этим только двадцать седьмого…»

    Конечно, мы с Александром Павловичем не очень-то хронологии придерживались, шли больше по эпизодам, наиболее памятным. «В бой ведь как идут, — говорил он. — Впереди дозор, разведгруппа, а потом уже и основные силы. Ну вот. Под Каменец-Подольском как-то окружили нашу разведгруппу. Я тогда ещё в рядовых ходил. Мне сержант кричит: «Канаву прикрой, а то с хвоста зайдут!» От них к нам канавка такая шла, вроде оврага, они и подбирались к нам по этой канавке. Смотрю — двое ползут. Одного-то я сразу очередью срубил, второй за бугорком прикрылся. Бью короткими, он тоже. Потом высунулся он, тут я его и срезал длинной, чуть не на всю обойму… Первый раз такое у меня случилось — поединок выиграл! Так я в горячке азарта — автомат на плечо повесил стволом вниз, вскочил и по всей форме докладываю командиру, что приказ выполнил. А мужики на меня матом: «Ложись, дура!» Тут я сообразил, что стою в рост, а кругом стреляют… Упал, отдышался».

     Тут Иваницкий паузу сделал, странную такую паузу, и мне показалось, что не очень приятно ему сейчас это вспоминать. Конечно, враг есть враг, и бой есть бой. Но всё равно — первый раз человека убить… Одно дело, когда рвались на его минах, а другое — вот так, самому… И словно подтверждая мою догадку, Александр Павлович негромко сказал: «Считаю — за отца отомстил. Он у меня в сорок третьем погиб на Украине…»

      И о первом своём боевом ордене, Отечественной войны, он тоже как бы с удивлением говорит:

     — Наверное, дело случая. Тогда наша разведгруппа тоже впереди шла, только я тогда взводом командовал и уже сам сержантские лычки носил. И шли мы не пешочком, а на «додже». А что? Наши наступают, немцы бегут… Лесной дорогой шли. А тут вдруг просека, и выскакивает оттуда «оппель», перед носом проскакивает и хочет уйти по этой просеке… Я водителю кричу: «Генка, газу!» А сам пулемёт на сошки бросил и — очередью по этой машине. «Оппель» загорелся, немцы выскочили — три офицера. Ну, мы их и взяли. За пленного офицера «Отечественная война» тогда по статусу полагалась. Вот и наградили. Я хоть и сержант, а всё равно — пацан-пацаном, девятнадцать лет, и мне тогда эта награда знаете какой огромной казалась? Немыслимо огромной!

    Очень тепло говорил Александр Павлович о том, как работали наши тыловики. О том, как бесперебойно снабжали фронт и оружием, и техникой, и продовольствием.

    — Нет, правда, — рассказывает он. — Удивительно работали! Я вот помню: как-то на западной окраине Шепетовки мы бой ведём, а на восточной окраине уже подходят эшелоны с танками. Знаете, танки тогда прыгали прямо с платформы, на ходу. Без всяких там разгрузочных платформ. Я вот всё удивляюсь: как же так работали наши железнодорожники? Немцы ведь, отступая, и шпалы, и рельсы рвали…

    (Я мог бы немножко сказать о том, как они работали, наши железнодорожники, да не сказал тогда, не хотел беседу ломать. А теперь скажу — ведь немногие об этом знают. Были тогда СВП — строительно-восстановительные поезда. Мой отец, военный инженер, руководил восстановительной бригадой в одном из таких поездов. Шли вслед за фронтом. Два паровоза, примерно 70 теплушек и платформ с оборудованием, около восьмисот рабочих. Для семейных — теплушка на две семьи. Шли под постоянным обстрелом и бомбёжками немецких самолётов, прячась под вагонами во время налётов. Немецких лётчиков буквально притягивали паровозные дымы! Если были повреждения вагонов или пути — тут же ремонтировали. И шли дальше — до очередной станции, откуда только что выбили немцев. Работали практически круглосуточно, ведь за нами спешили эшелоны с военными и гражданскими грузами. Так и дошли мы в этом самом СВП от Сталинграда до Одессы. В Одессе я впервые в школу пошёл — сразу в четвёртый класс. Читать-писать в теплушках учился. Батя умер в 85-м, и сейчас я корю себя, почему об этих годах его подробно не расспрашивал, журналист хренов!).

      В общем, и недолго вроде бы воевал Иваницкий, почитай, год всего. Зато плотно и счастливо: в непрерывных боях того отчаянного наступления осколки и пули стороной обошли. Прав оказался майор-покупатель, когда подбирал в свою команду «маленьких, но проворных»…

    В январе сорок пятого уже в Польше вызвали Иваницкого в штаб армии, вручили документы и направили доучиваться в танковое училище в Харьков. Там забавный эпизод вышел. Новоприбывших выстроили и начали перекличку. Едва прозвучало: «Иваницкий А Пэ!», как с двух различных концов строя раздалось чёткое: «Я!» И два Иваницких вышли вперёд, удивлённо кося глазом друг на друга. Через минуту, правда, недоразумение разъяснилось. Оба Иваницких, хоть и были сапёрами, но один был, естественно, Александр Павлович, а другой — Афанасий Пантелеевич… Забавное происшествие это имело и не менее забавное продолжение. Курсанты шутили: «Теперь вся партия и комсомол — у Иваницких!» Потому как Александр стал комсоргом роты, а более старший Афанасий — парторгом…

      Из училища Александр вышел техником-лейтенантом. И военная служба его, начатая в октябре сорок третьего, длилась без малого тридцать лет: только в 72-м ушёл в отставку в звании подполковника. Служил в Одесском военном округе в 35-й механизированной дивизии, потом был назначен старшим по приёмке военной техники на Ленинградский Кировский завод. Потом приходилось и в Румынии служить, и в Венгрии. И даже в Заполярье. «На белых медведях воду возили», — отшутился он, когда я спросил, что, собственно, танкисты делали в Заполярье.

    Сейчас подумалось мне: я ошибся, пожалуй, когда написал, что Александр Павлович вышел в отставку в семьдесят втором. Ошибся потому, что с армией Иваницкий никогда не порывал и числит себя в ней уже 60 лет. Потому что ему, уже запаснику, присвоили звание полковника. Потому что он, выпускник Центральных бронетанковых офицерских курсов, уже после отставки преподавал свою специальность во Владикавказском училище (в ту пору — город Орджоникидзе). Потому что и сейчас в Ростове он состоит в комиссии содействия военкомату и руководит Советом ветеранов завода «Рубин».

      Не понимаю, как я мог написать, что Иваницкий ушёл из армии.