Она пережила ад войны

Но и теперь ад не закончился …Железная с сеткой кровать, допотопный низенький шкаф со стеклянной задвижкой, старое кресло. А ещё жуткий, в жёлтых пятнах от залитий, с осыпающейся хлопьями штукатуркой, потолок, обшарпанные донельзя ОБЩИЕ кухня, ванная и туалет.

В последнее время подчёркивается: все ветераны, прошедшие ту войну и не имеющие нормального жилья, к юбилею Победы его получат. Ростовчанка, фронтовичка, военная переводчица и разведчица Людмила Кундрюкова, живущая с единственной тяжелобольной дочерью в двух комнатках коммунальной квартиры, на новоселье уже не надеется.

— В прошлом году у меня было 2 юбилея, — грустно рассказывает она. — Мне исполнилось 85 лет, а этому дому и моей жизни в нём — 60.

«После первой бомбёжки я поседела»

Первую из двух нынешних комнаток Люде Кундрюковой в послевоенное время выделили, как она говорит, после её отчаянной телеграммы в Кремль.

— Мне даже показывали пришедший в горсовет ответ: «Немедленно предоставить жильё и сообщить в секретариат Сталина».

Вторую комнату в этой же коммуналке получила уже её дочь после двух десятков лет работы художником-оформителем на Ростсельмаше. Так мать и дочь стали обладательницами двух комнат общей площадью 32 метра. Шли годы. Из дома, построенного исключительно под коммуналки, кирпичная 4-этажка постепенно превратилась в почти обычный дом: большинство жильцов изолировали квартиры, поставили добротные входные двери. Сейчас коммуналок лишь три, в одной из которых и осталась один на один с двумя бедами — ветшанием дома да пьющей соседкой маленькая семья Кундрюковых.

— Вы насчёт другого жилья для меня не хлопочите, — категорично машет рукой Людмила Ильинична, — ничего не выйдет. Я об одном прошу — чтобы приструнили нашу соседку. Она въехала 20 лет назад, с тех пор — пьянки и гулянки. А теперь ещё и последними словами меня обзывает, без мата не разговаривает. Когда пьяная, крушит всё вокруг…

…Людмила Ильинична тяжело вздыхает:

— Если б вы знали, какую жизнь я прожила… Я ко всему привыкшая, мне на любом стуле, в любом жилье хорошо.

Причиной того, что 17-летнюю Люду взяли на фронт, стало знание двух иностранных языков, которым обучила мама-дворянка.

— Каким-то чудом репрессии её не коснулись. Жили мы в Северной Осетии, в небольшом городе Алагире, — вспоминает она. — Никакого профессионального образования у мамы не было, но в городе её уважали, здороваясь, снимали шапку. Работала она уборщицей в горсовете, а за ним, в сарае-мазанке, нам дали комнатушку.

Отец слыл человеком с золотыми руками, но запил, достатка семья не нажила. Людмила рвалась на фронт, в итоге в 42-м году тайком добралась до Владикавказа, который тогда назывался Орджоникидзе. Там влезла в эшелон, ехавший на фронт.

— В вагоне было человек 30 ребят и мужчин. На прощанье в Ростове (он был последней остановкой) дали мне хлеба и немного горохового концентрата. Такой позже, на фронте, мы часто жевали, готовить ведь не всегда было где.

Из Ростовского комиссариата 17-летнюю девчонку поначалу выгнали. Но позже выяснилось, что она без акцента говорит по-немецки: Людмилу приняли в войсковую часть, относящуюся к 56-й армии. Война началась для неё в день рождения — 20 июля 42-го…

— Из-за дня рождения мне дали увольнительную, я побежала купить газировку, и в этот момент Ростов начали бомбить. Я растерялась: всё загромыхало (это позже мне объяснили, что так бьют зенитки), совсем низко летали немецкие самолёты, было видно лицо улыбающегося пилота, расстреливающего всё направо и налево. Передо мной вели колонну детей лет 5 — 7, вдруг налетел самолёт и почти всех расстрелял — где руки, где ноги… Подъехала санитарная машина собирать тех, кто был ещё жив… Я кинулась помогать. Прибежала в свою часть в крови. Ко мне бросились: «Люда, что с тобой?» Отряхивают что-то с моей головы и вдруг отпрянули: «О-о-о, да ты седая». Оказалось, большая прядь справа (а волосы у меня были тёмно-тёмно-каштановыми) стала белой.

С высоты 4-этажного дома…

В войну Людмила работала во фронтовой цензуре, переводила при допросах объяснения взятых в плен немцев. Даже ходила в разведку на оккупированную территорию, где притворялась немкой…

— Переходила фронтовую полосу одна ночью. Услышу шорох — затаюсь. Днём на немецкой стороне хожу, посмеиваюсь, а сама смотрю, что где грузится, слушаю, о чём говорят. Ночью возвращаюсь к своим.

Война принесла ей ранение спины, звание младшего лейтенанта, орден Красной Звезды, медаль «За героическую оборону Кавказа». После Победы она 3 года отучилась на филфаке пединститута, но встретила любовь, вышла замуж, пришлось начать зарабатывать. 10 лет руководила отделом кадров в нескольких цехах Ростсельмаша, после загорелась ехать поднимать целину. На целину Людмилу, растившую 6-летнюю дочь, не пустили.

— Но у меня появилась другая мечта. Однажды шла по заводу и увидела, как женщина на кране грузит комбайны. Я смотрела как зачарованная, поняла: она выполняет мою работу! Я всегда обожала технику — в войну научилась водить полуторку, позже, на заводе, — трактор «ДТ».

В итоге полтора десятка лет она оттрубила крановщицей, по многу часов орудуя рычагами на высоте с 4-этажный дом… С мужем жизнь не сложилась, супруги расстались, спустя много лет Люда встретила новую любовь. Решилась снова создать семью, вслед за мужем поехала на Урал работать на своих любимых кранах. Долго с удовольствием рассказывает, чем козловой кран отличается от башенного, тот — от «портала»… Муж умер, она вернулась в Ростов, где работала до 75 лет. Чем отплатила ей жизнь? Двумя комнатами в коммуналке, инвалидностью II группы (больное сердце) и тем, что поныне немалую часть пенсии откладывает на лекарства дочери — инвалиду I группы по психическому заболеванию.

— Почему такое происходит? — сетует напоследок. — Дочке говорят: «Льготных лекарств, что вам положены, нет. Но за деньги они — пожалуйста, есть в любой аптеке». Вот и моя жизнь на исходе — с бедами дочки да вечно пьяной соседкой. Неужели же не заслужила я лучшей доли?..