«Товарищи! Будьте любезны, не выбрасывайте пассажиров из движущегося поезда на рельсы!"

"Первое, что сделали революционеры, когда окончательно убедились в крахе старого режима, они открыли тюрьмы и выпустили заключенных, при этом, не только политических, но и закоренелых преступников, осужденных за мелкое воровство, грабежи и поджоги.

Улицы оказались заполнены голодными, недобро глядящими созданиями. Число нищих выросло до такой степени, что было невозможно пройти без того, чтобы за тобой не увязалось, по крайней мере, трое попрошаек. Остальные сидели на тротуарах или у церкви, со стонами преграждая путь каждому проходящему. Бóльшая их часть, очевидно, находилась в отчаянном положении. /.../

Никаких решений по поводу нищих город не принимал и помощь им не оказывал. Хотя, среди таковых было много вполне благополучных горожан, оказавшихся при нынешних обстоятельствах неспособными прожить на «пенсию». Резкому росту числа нищих поспособствовал и разгон полиции.

Среди побирушек значительное количество представляли дети, коих на панель посылали родители, отчаявшиеся найти работу. Определенно, эти малыши поражали воображение. Смуглые как коффейные зерна и яркие словно пуговицы, они носились туда-сюда, одной рукой выпрашивая милостыню, другой же придерживая одежду, столь им бывшую не по росту, что они всё время путались в ней и падали.

Среди них было много маленьких армянят, кричавших: «Bejentze, barishia, bejentze. Дайте нам копеечку, всего одну». Они были невероятно языкаты, раздавая направо и налево самые очаровательные комплименты: «Подай копеечку, моя маленькая золотая принцесса!», «Шоколадная леди, шоколадная леди, подай хоть что-нибудь!», «Душисто-сладкая жемчужина не уходи, не подав беженцу!», «Мой мармеладный ребёночек, подай копеечку!». Немало людей останавливались в ожидании услышать ещё более экстравагантные фразочки.

Однажды, я в течение десяти минут не обращала никакого внимания на одного грязного маленького оборванца, прицепившегося на подножку моей коляски и всё это время источавшего потоки комплиментов. В конце концов, он устал и спрыгнул на землю. «Тьфу! Tarakan», - закричал он, - «ты всего лишь burjguika, после этого».

В те дни отношения к буржуазии претерпели весьма значимые изменения. Быть названной «буржуйкой» означало подвергнуться оскорблению. Тоже ждало и тех, кто носил шляпы вместо, предпочитаемых крестьянами, шалей. Если вы хорошо одеты, а вам случилось зайти в бедные кварталы города – ждите неприятностей. /.../

Я высказала беспокойство относительно неразумной привычки Сабаровых так дорого одеваться и так наглядно выказывать свое благополучие. Но они рассмеялись, сказав, что «простой народ» слишком глуп, чтобы напасть на буржуазию, да и побоится выступать в городе, где столько казаков.

Даже те люди, кто начинал предвидеть наступление бóльших проблем, продолжали верить в казаков и, вопреки поступающим плохим новостям с фронта, утверждали, что по крайней мере казаки сохранят верность и заставят солдат выполнять свой долг перед Россией.

Но несмотря на благодушие Сабаровых, было весьма очевидно, что неприязнь к буржуазии растет. В городе проходили тайные сборища. С них просачивались и становились общеизвестными сведения о принятых решениях, касательно необходимости экспроприации капиталистов, звучали фамилии определенных городских семей, включая Сабаровых и их родственников Поповых [Popoffa], как самых богатейших людей Ростова.

А когда мы ездили с Наташей в город, я иногда обернувшись замечала, как трясли кулаками вслед нашей удаляющейся повозке. Однажды мы играли в теннис и какие-то рабочие, взобравшись на стену, бросили в нас булыжник.

«Их дома построены на крови народа», - говорили ораторы на митингах, хотя Сабаровы и Поповы делали много добра городу, обеспечивая студентов бесплатными обедами и раздавали большие пожертвования госпиталям и детским домам.

Всплеск преступности усугублялся новыми очередными проблемами. Так ночные сторожа отказались охранять дома, если их не вооружат револьверами. Они боялись всесильных бандитских шаек, грабящих на дорогах и лазающих по магазинам. Воры действовали даже на главных улицах прямо на глазах у прохожих, боящихся вмешиваться и не знающие к кому обратиться за помощью. /.../

В тоже время нехватка продовольствия и других необходимых вещей с каждым днём росла, как на дрожжах. Мясной рынок бывало не работал неделями. Покупка рыбы оказывалась сродни игре в рулетку. /.../

Как-то наш повар устроил ревизию, после чего обвинил служанку в недостаче некоторых продуктов. Та пояснила, что нельзя поиметь то, чего не было и в помине. Ей никто не поверил и, однажды, к ней в комнату зашёл кучер и начал её жестоко избивать, пока на крики не прибежала госпожа Сабарова, на чьи возмущённые протесты кучер искренне изумился: «Неужели, барыня, хочет сказать, что я не имею права даже побить её кухарку?», - и после паузы, - «Такова нынче свобода?».

Однажды, после всеобщего праздника, а праздновать теперь стали часто, в городе вовсе пропал хлеб. Выросли цены на керосин. За обычной обувью выстраивались очереди, ибо даже в крупных магазинах её одновременно наличествовало не более пятнадцати пар. Свободная продажа обуви была запрещена, реализация осуществлялась исключительно по талонам. Пошив же женских сапог обошёлся нам в триста рублей.

В один день, из-за отсутствия угля, закрылись все кинотеатры в городе. По той же причине мы в течение десяти дней не могли пользоваться самоваром.

Все эти невзгоды озлобляли людей. За спинами прилично одетых горожан звучали на улицах обидные реплики и угрозы. /.../

Если раньше, ввиду запрета на продажу спиртного, увидеть пьяного человека на улицах случалось очень редко, нынче стало обычным делом натыкаться на шатающихся по дороге, валяющихся спящими на трамвайных путях или отравленных какой-то ядовитой смесью. До них никому не было дела. /.../

Новости с фронта становились всё хуже. Уже никто не сомневался, что к осени Петроград потерпит поражение. Люди, толпясь на перронах, платили бешенные деньги за билеты на поезда в южном направлении. Росло число дезертиров, банды которых заполонили город и бродили по улицам, маясь от безделья.

Поезда ими были переполнены настолько, что в билетах перестали указывать посадочные места, т.к. солдаты набивались в вагоны под завязку, залезая даже через окна, и располагаясь, где только придётся: на верхних и нижних полках, в туалетах, багажных местах. Путешествовать, особенно первым классом, стало невозможно, ибо солдаты сгоняли буржуазию с их мест, садясь там, где хотели. Возражать было просто опасно, т.к. «tovarishchi», не раздумывая, выбрасывали таких из окон. Если, при этом, кто-то разбивался насмерть, это никого не волновало.

Один мой знакомый рассказал смешной случай, свидетелем которого он стал, добираясь в Баку, спустя несколько месяцев после революции. В поезде, на котором он ехал, висело объявление: «Товарищи! Будьте любезны, не выбрасывайте пассажиров из движущегося поезда на рельсы! Это производит удручающее впечатление на окружающих [abroad]».