Красногвардейцы арестовывающие арестовывающих воров

«Гражданская война»

«Бу-у-ум!», - снаряд разорвался в степи, подняв в воздух фонтан пыли и камней. Мимо по дороге маршировали вооруженные мужчины - некоторые ещё почти мальчишки - представлявшие собой разного рода шваль и сброд, из которого формировали Красную Армию. «Маршировали» - слишком громкое слово для описания их строя. Лучше было бы сказать «шли вразброд»: кто-то почти бежал, другие еле плелись, третьи брели по обочине. Все они радостно смеялись и, подняв оружие над головой, стреляли в воздух.

На всё это испугано смотрели крестьянки из окон домов, в то время, как из дверей, то тут то там, выскакивали молодухи и бросались к толпе идущих, заигрывая с напропалую, но искусно уклоняясь от поцелуев. Если б не оружие в руках этих людей, они бы могли сойти за направляющуюся на пикник компанию - такими легкомысленными и весёлыми они выглядели. Каждый новый звук выстрелов сопровождался криками «Ура!», подстёгивающих толпу.

Мы не знали, что точно происходит, но слыша тяжелый грохот пушек и резкий, раздражающий треск пулемётов, понимали: долго тлевший огонь вспыхнул пламенем. Накинув старое пальтишко и повязав голову платком, чтобы не выглядеть, как «bourguika», я, чутко прислушиваясь, выбралась в сад. Стоял крепкий морозец. Падающий снег покрывал дорогу тонким слоем.

Вытащив болт, запиравший ворота от нежданных гостей, я выскользнула на улицу. От грохота пушек дрожали стёкла в окнах окрестных домов и, казалось, бои идут, если не в самом Ростове, то очень близко к нему. Мимо меня прошли tovarishchi и я последовала за ними, прикрывая лицо платком, чтобы меня не признали знакомые moujiki. Постояв у кучки толпящихся стариков, я выяснила, что бомбят Нахичевань-на-Дону [Nahiychovan], и что скоро очередь дойдёт и до Ростова. Не знаю почему, но вскоре я почувствовала себя глупо среди болтающих дедов и поспешила прочь.

На углу главной улицы стояла пушка, за ней другая. Мимо проскочил броневик. В сторону вокзала проследовали повозки с мебелью и мешками.

- Что происходит, товарищ? - спросила я, охранявшего перекрёсток, солдата.

- Patotski наступает. [видимо, ген. Д.Н. Потоцкий, военный губернатор Ростова]

- Откуда? Ведь вчера ещё было тихо.

- Он арестовал большевицкого главаря и теперича Гражданская война.

- Ух ты! И какие войска наступают?

- Красная армия. Пора кончать с юнкерами и кадетами.

- А с казаками?

Бросив на меня короткий взгляд, он отвернулся.

- Откуда мне знать. Иди домой, барышня, пока цела, - сказал он и умолк.

Слово «казаки» будто склеило ему губы. Он явно не знал: за или против они Потоцкого. Это показалось немного странным. Ведь всем было известно, что буржуазия видит в казаках свою опору, а этот человек, без всяких сомнений, намеренный воевать с буржуями даже не знал в точности, на чьей стороне будут казаки. Было о чём задуматься. И я, направляясь домой, размышляла: так ли уж безопасна донская земля, как мы себе представляем.

Сабаровых я нашла в очень нервозном состоянии, упаковывающих вещи. Г-жа Сабарова рыдала, хозяин же носился туда-сюда по дому, отдавая распоряжения по телефону и тут же их отменяя. Весь дом был в брожении. Наташа лежала у себя в комнате на диване и дула губки.

- «Мой маленький, миленький паучок! Если бы ты знала, какой кругом кавардак”.

- (со скукой) Я знаю. Отец злой, словно большевик; мать в слезах. Хотела поиграть с Фройлен [немецкая гувернантка] в «уголки» [halma], так она сказала «Боже упаси!». Это невыносимо!».

Обсуждать происходящее вокруг с кем-то из домашних было пустым занятием. Слишком в большом смятении они находились, чтобы отвечать на вопросы. Их мучило лишь то, что могут повредить рельсы и отъезд из Ростова в Новочеркасск на поезде станет невозможным.

Сражение за Нахичевань шло целый день. Пулемёты не давали спать всю ночь. Лишь под утро наступила короткая передышка. Воспользовавшись этим, мы закоулками и переулками двинули на станцию. Это был весьма неприятный опыт. Солдаты, смеясь нам в лицо, желали приятного пути. Бабы с девками, завидев нас, начинали криком звать соседей посмотреть, как утекают богачи. Что ещё хуже, добравшись до станции, мы узнали, что поезда не ходят, и на обратном пути домой мы были вынуждены выслушивать насмешливые колкости по поводу нашего «короткого отпуска».

Когда мы подъехали к воротам своего дома, то обнаружили, что сторож сбежал, бросив незапертыми все двери. Нас окружила толпа мужиков, вопрошавших: а не думаем ли мы, что пришло время избавиться от дома? и не лучше ли было для нас воспользоваться такой возможностью и не возвращаться домой? Короче, день начался плохо и, казалось, всё вокруг стремится сделать его хуже некуда.

Боясь, что большевики перережут источники водоснабжения, мы заполнили водой все свободные ёмкости, включая ванную. В доме не было ни кусочка мяса, поэтому пришлось приготовить на ужин кашу. Но нашу трапезу прервал ужасающий грохот входных ворот. Мы с Наташей бросились к окнам и увидели, что дом окружен примерно двумя сотнями мужчин, частично в форме, частично в штатском, но все при оружии.

Как раз в тот момент, когда мы выглянули, несколько человек взобрались на крышу, откуда спрыгнули в сад, вскоре оказавшись на ступеньках веранды. Желая уберечь стекла, г-н Сабаров бросился наружу. Жена его затряслась: «Они убьют нас». Из глаз её потекли слёзы. Мы, было, пытались её ободрить, но и сами были сильно испуганы, особенно видя, как наши слуги мирно бродят по двору вместе с захватчиками.

Главарём последних, судя по всему, было высокое, бородатое создание в меховой шубе и широкополой шляпе, напомнивший мне непобедимого злодея из какой-нибудь мелодрамы Ист-Энда. Он встал, широко расставив ноги и запрокинув голову, под защитой частокола винтовочных стволов с примкнутыми штыками, и, как заправский злодей, грозно произнёс: «Вы прячете здесь казаков!».

Фройлен пробормотала что-то себе под нос по сему поводу: «... нелепица...» [Unssin]. Он обернулся в её сторону и неистово прокричал: «Эту женщину - я и другие видели, разъезжающей на машине с казачьими офицерами. Она и вся эта семейка против народа». Под взглядами, прячущихся по углам, слуг, мы бросились убеждать его в обратном. Штыки ощутимо стали ближе.

Главарь потребовал показать нашу машину. Та, безвылазно стоящая в гараже с весны, оказалась без покрышек. Тем не менее, он признал в ней ту, что пользовались казачьи офицеры. Толпа угрожающе кричала и требовала автомобиль, который мы тут же предложили забрать, в полной готовности отдать всё что угодно, лишь бы почувствовать себя в безопасности.

Они, однако, пробыли ещё около двадцати минут, споря между собой, но в итоге ушли, пообещав вернуться ночью и проверить дом на предмет присутствия казаков, прячущихся, по их мнению, по подвалам. Желая избавиться от них окончательно, мы предложили им проверить дом немедленно, чем развеселили их, и они, посмеиваясь меж собой, вышли через ворота и укатили в сторону степей.

Но страх и беспокойство остались. Мы понимали: если это был подлинный обыск и, действительно, разыскивают казаков, то нужно бежать немедленно, не откладывая до полуночи. С другой стороны, незваные гости, скорее всего, были простыми разбойниками, решившими прибегнуть к нехитрой уловке и воспользоваться благоприятными возможностями чрезвычайных обстоятельств, чтобы ограбить богатый купеческий дом. Мы не знали, как поступать дальше.

Попав в затруднительное положение, Сабаровы собрались вместе с Наташей в гостиной, чтобы посовещаться о дальнейших шагах. Они отсутствовали слишком долго и я, желая ускорить принятие решения, пошла искать их, обнаружив в дверях веранды, уже одетых в шубы и платках поверх голов. Увидев меня, они заулыбались: «До свидания, мисс Пауер! Мы вернёмся, как всё успокоится. Вам и Фройлен ничего не угрожает, ведь вы иностранные подданные», - после чего стали спускаться по улице, охраняемой милицией.

Да, мы – я и Фройлен - были иностранными подданными. И если, приехавшие утром люди, являлись официальными представителями правительства, то нам, конечно, ничего не грозило. Но они были разбойниками и трудно себе вообразить, как мы сможем сладить с ними, если они приедут с недобрыми намерениями.

В доме присутствовало лишь трое слуг мужского пола и два милиционера. На слуг рассчитывать было нельзя. За долю добычи они, вероятно, и сами откроют ворота. Вместе же с остальными двумя мужчинами мы никак не способны были справиться с толпой.

Закрыв на болты двери и заварив крепкого чая, чтоб не уснуть, мы седи ждать. Пришла ночь, но стрельба не утихала. Снаряды, издавая своего рода уханье, пролетали, казалось, над самым домом. Шум сражения доносился значительно ближе, чем день назад.

В десять часов в ворота постучали четверо солдат. Они спросили про наш автомобиль, но, получив ответ о его непригодности, ушли, бросив напоследок взгляд на машину. Затем приезжало, одна за другой, пять разных компаний, каждая из которых тоже требовала отдать автомобиль. Мы не возражали, но она так и осталась в гараже, т.к. её никто не смог завести.

Объявившиеся, в какой-то момент, трое мужчин приказали впустить их в дом. Получив отказ, они начали махать кулаками и выламывать дверь. В разгар этой бури, вышли из кухни повар с кучером и начали кричать:

- Пошли со двора, товарищи! Мы не впустим вас. Здесь полно сахара и муки – буржуи любят есть пирожные каждый день.

- Будь вы прокляты!, - в ответ орали мужчины, барабаня в дверь. – На этой улице стоит очередь из двухсот женщин. Они по шесть часов ожидают хлеба.

К ним вышли милиционеры. Одетые в солдатскую форму, они произвели успокаивающее действие на мужчин, принявших их за своих. Ворча, они, наконец, удалились. Мы вновь заварили крепкий чай и принялись ждать разбойников.

Среди ночи, вновь, раздался шум. Выглянув в щёлку, мы разглядели толпу одетую в милицейскую форму, часть которой была на велосипедах, другая - на лошадях, третья - на своих двоих.

- Откройте дверь, барышня! – кричали они. Пришлось открыть.

– Где хозяин?

– Уехал.

– Но вам нельзя оставаться здесь одной - это опасно.

– У нас два сторожа.

– Этого недостаточно. Мы только-что узнали: банда грабителей собирается разгромить этот дом.

– И что же нам делать?

– Я не знаю. Мы мало чем можем помочь вам. Прошлой ночью шестьдесят вооруженных мужчин, предъявив официальные бумаги, приказали нам от имени штаба сдать оружие и форму. Позже выяснилось, что штаб об этом ничего не знает. Теперь от нас мало толку.

Мы попросили часть из них заночевать у нас и они организовали патрулирование улицы. Всю ночь мы слышали револьверные выстрелы, свидетельствующие о том, что у наших часовых хватает работы. Утром мы обнаружили дырки в оштукатуренных стенах и капли крови на снегу.

Бои шли ещё два дня. Любая связь с внешним миром отсутствовала: телефоны не работали, поезда не ходили, газеты не печатались и не распространялись.

Однажды, размахивая белыми флагами, по главной улице в трамвайных вагонах спустился отряд казаков. Поползли слухи, что юнкера сдались, и что Потоцкий арестован большевиками, потому что его солдаты слишком были пьяны, чтобы выполнять приказы.

Тем же вечером, пара хулиганов пробрались к нашему дому и сунув свои головы в окно кухни, глядящее на дорогу, закричали: «Неужели эти свиньи ещё живы? Мы думали с ними покончено. Надо поговорить с Советами об этом».

На третий день наступило перемирие. Казаки собрались на сход в Новочеркасске, а я решилась выбраться в город. Было тихо и почти безлюдно. Санитарные повозки, полные раненых, сновали через ворота госпиталя. Женщины и дети, в кибитках или пешком, навьюченные узлами, брели на встречу ветру. Все, чьи дома в Нахичевани были разрушены войной, стали беженцами. С ними, ежечасно, по капле, в город Ростов входило уныние.

Эти люди были очень скромно одеты. Чтобы не выделяться, многие вместо шляпок и модных шуб надели платки и старые пальто. Большинство магазинов ещё не открылось, но рынки уже работали. Их осаждали нескончаемые вереницы кухарок, предусмотрительно запасающихся продуктами, поскольку бытовало мнение, что после получения большевиками подкреплений из Петрограда, бои могут продлиться ещё несколько недель.

Бродя по городу я вышла к милицейскому штабу. Лишь только я повернула за угол, как услышала окрик: «Прочь с дороги! Прочь с дороги!», и увидела множество бегущих по направлению к штабу милиции солдат, на ходу клацающих затворами ружей. «Что случилось, golubchik? – спросила я, сидевшего в коляске, извозчика. «О! Это красногвардейцы арестовывают милиционеров, большинство из которых воры».

Я невольно вспомнила о двух сторожах, оставленных присматривать за нашим домом, после чего, всё же, решила заскочить в гости к друзьям, из окон квартиры которых можно было наблюдать за происходящим. Прошло десять минут и из-за угла появился ещё один отряд солдат, поступивших тем же образом, что и первый.

Я спустилась по лестнице на улицу. «А теперь, что происходит, голубчик? – спросила я того же извозчика. «Ах! Это красногвардейцы, которые арестовывают арестовывающих воров», - ответил он, ласково и, посмотрев на останки того, что он числил лошадью, добавил: «Я, вот, говорил с моей лошадкой об этом и она сказала: «Удивительные вещи сегодня происходят, мой мелкий хозяйчик, весьма удивительные».

По всей видимости, первый арест был жульничеством со стороны расплодившихся разбойников, которые таким образом хотели избавить город от присмотра милиции и получить полную свободу для своей грабительской деятельности. Всё это напомнило мне Клоуна и Панталоне из пантомим моего детства, где полицейские всегда появлялись в самый последний момент со словами: «Опля! Мы снова здесь!».

Перемирие продлилось два дня, после чего бои начались с удвоенной силой. Градоначальник Zeler [вероятно, Владимир Феофилович Зеелер] был арестован красноармейцами и заключён в лагерь военнопленных на реке, где, как полагали, держали и Потоцкого.

Продóлжались и артиллерийские обстрелы. Они лишь сместились в сторону станции, что позволяло ходить задами улиц, стараясь избегать те из них, которые вели по направлению к железной дороге. В целом город представлял курьёзное зрелище.

Ни крестьян, ни красноармейцев не было видно - только казаков, конных и пеших, патрулирующих улицы. Полно их было и в полях за Доном, а так же на большой дороге. Офицеры спешили на станцию, обсуждая какие-то серьёзные вопросы между собой. Улицу Садовую (главная улица Ростова) тоже охраняли казаки, ими же были заполнены и все трамвайные вагоны. Длившаяся чуть меньше часа артиллерийская стрельба прекратилась. Казаков стало ещё больше.

Судя по всему они полностью овладели городом, что выглядело неправдоподобным, поскольку после отмены перемирия особо сильных боёв не было слышно. Тем не менее, красноармейцы, сталкиваясь с хорошо дисциплинированными казачьими частями, тут же сдавались, складывая оружие и амуницию.

Эта новость быстро облетела город. И буржуазия, нарядившись в меха и драгоценности, бросилась на Садовую приветствовать армию-победительницу. «Ур-ра! Ур-ра!» - эхом неслось с каждого перекрёстка. Тротуары заполонила торжествующая толпа. Но средь неё, тут и там, мелькали недовольные лица рабочих и заплаканных крестьянок. Остановившаяся сзади нас старуха злобно пробормотала: «Теперь вам опять можно носить свои шляпки. Теперь вам уже не страшно»; а когда я в сумерках пошла домой какой-то мужик смачно плюнул в мою сторону и крикнул: «Буржуйка!».

Казаки пели песню за песней, снова и снова славя Каледина, зачитывающего обращение с борта своей машины у вокзала. Но среди многочисленных запевал присутствовало и немалое количество молодёжи, очевидно, не в лучшем настроении, внимательно смотрящих на происходящее и не собирающихся присоединяться к общему ликованию. Взрослые же мужики пожимали плечами, цедя сквозь губы, что многие молодые казаки отказались воевать против большевиков, и что эти улицы ещё вернуться в распоряжении их родителей.

Оставался вопрос: как долго казачий триумф продлится?