Охлократия

Под правлением большевиков

В шесть часов утра, дабы избежать лишнего внимания, наша горничная Настя отправилась на рынок прикупить хлеба. Прямо на уличном углу, она наткнулась на распростертое поперёк заснеженного тротуара обнажённое тело белокурого мальчишки. Стоявшие неподалёку солдаты, глянув на её лицо, весело рассмеялись. Они только-что продали на рынке снятую с трупа одежду и обувь, и радостно считали деньги. Настя поспешила дальше.

Неподалёку, ближе к церкви, лицом вниз, так же лежали два голых тела. Кровь ещё сочилась из их ран в канаву. Один из солдат ткнул пальцем через плечо и пояснил: «Кадеты». В этот момент, подъехал на телеге мужик, сноровисто загрузил в неё все три трупа и, крикнув своей лошади «но!», затрясся вниз по улице. /.../

Рассказ Насти подвиг нас остаться дома и ждать дальнейшего развития событий. Около одиннадцати утра грохот в дверь, ознаменовавший появление шести солдат, нарушил наш мирный покой. Каждый из них был вооружён винтовкой и револьвером в придачу. Главарь, неотёсанный парень около двадцати лет от роду, грубо потребовал сдать оружие, которого у нас, конечно-же, не было.

Нам не поверили и начали обыскивать дом, тыча в каждый угол и шаря под каждой кроватью. Обнаружив в кладовке чёрный хлеб вместо пирожных, тому весьма удивились: - Вы же буржуазия, - сказали они, - где ваша белая мука?. Услышав отрицательный ответ, обшарили ящики и шкафы. От них так сильно воняло овчиной, что мы мечтали лишь об одном - побыстрее выпроводить их из кухни.

Новый шум в дверях, возвестил о прибытии ещё одного отряда солдат, ищущих по домам оружие. Его главарь, на этот раз маленький светловолосый юноша, которому не могло быть больше 16 лет, перевернув сначала верх дном всю столовую, собрал вокруг себя своих людей и вежливо произнёс: «У вас есть оружие». - Нет, - последовал ответ. Он глянул на свой револьвер и начал поигрывать им перед нами таким образом, что мы, вопреки воли, не отрывали от него глаз всё время пока он разговаривал с нами.

- Мы британские подданные, - сказали мы.

- О-о!, - отреагировал он. - Приносим свои извинения. В таком случае мы оставим вас в покое. Товарищи, верните на место всё что взяли. Пошли!

С грохотом его отряд гурьбой миновал гостиную и вышел на лестницу. Маленький же начальник, спрятав пистолет в наплечную кобуру, отдал нам честь с обворожительной улыбкой беспечного школьника и исчез на улице. /.../

Как предрекали многие - город «умылся кровью». Красногвардейцы проводили обыски с завидным постоянством, не пропуская ни одного дома. Тех у кого находили военную форму – арестовывали, прячущих юнкеров – расстреливали.

Многие из юнкеров пытались изображать прислугу в родительских домах, но, как правило, раскрывались настоящими слугами. После чего, их расстреливали прямо у собственных дверей. Другие одевали старую дублёнку с папахой, выдавая себя за «товарищей», и предпринимали попытку бежать на каком-нибудь поезде. Но их выдавали тонкие пальцы рук и общая утончённость черт лица и фигуры. Их закалывали штыками ещё до того, как они успевали добраться до станции. Третьи прятались у своих крестьян, полагая, что могут им доверять, но их тут же сдавали появившимся на пороге хаты красногвардейцам. Некоторые добирались до кладбища, где днями прятались среди надгробий, пока голод не заставлял их покинуть своё убежище.

Одни наши друзья в течение трёх суток отсиживались в свежевырытой могильной яме. Один из них в безумном голодном порыве отправился на поиски пищи к жене своего привратника. Та радушно встретила беднягу и пообещала помочь, но пока он дремал на кухне, привела красногвардейцев, тут же его пристреливших.

В это время, некая леди, пошла на кладбище навестить могилу дочери и наткнулась на прятавшихся юнкеров. Она была так тронута их страданиями, что прикинувшись крестьянкой, навестила их дома и привела с собой друзей, так же переодевшихся рабочими, которые принесли с собой еду и одежду. Накормив мальчишек и спрятав их юнкерскую форму в могиле, они пожелали юнкерам счастливого пути. Части из них удалось скрыться из города, часть же была опознана и расстреляна.

Многие молодые люди, устав скрываться по закоулкам, выходили и сдавались. Затем стояли у стенки с высоко поднятой головой и развёрнутыми плечами в ожидании пока «товарищи» изготовятся к стрельбе.

- Они такие хилые. Меня коробит их убивать, - произнёс один из солдат.

- Да уж, не вояки. - добавил другой. - Давеча, пустили под откос бронепоезд. Двадцать человек их там было. И нас двадцать. Так то не сражение было. Всех перестреляли. А когда подошли, видим, стоят три медсестры, по револьверу в каждой руке и палят без передыха в белый свет, как в копеечку. Мы их гранатами забросали. Не хотелось, конечно, но.. эх! Что тут поделаешь. Разве это борьба?

Бедные маленькие сёстры из Красного Креста стоящие одиноко посреди мёртвых юнкеров и отстреливающиеся из револьверов до самой смерти. Как тут не повториться: «c'est magnifique mais ce n'est pas la guerre” – «это великолепно, но это не война».

Печальные истории я слышала о молодых офицерах, которые в отсутствие большевицких начальников, уставали ждать смерти и выслушивать глумление красногвардейцев, сами отдавали приказ на собственный расстрел, падая наземь с коротким вздохом облегчения.

Дети видели как убивали их родителей. Жёны напрасно молили за жизни своих мужей. /.../ День за днём совершались убийства. Народ полностью очерствел. Маленькие беспризорники лишь смеялись, когда слышали на улице звук выстрела. Завернув как-то за угол, мы наткнулись на ватагу пацанов, приветствующих нас весёлым смехом: «О-о, барышни! Они отрезали голову кадету. Вон она валяется на земле. Мы пытаемся попасть снежком ей прямо в нос».

В эти дни, мы старались не выходить из дома без крайней необходимости. /.../ Несколько записей из моего дневника дают представление о происходящем день за днём.

«27 февраля. Сегодня была А. Она рассказывала, что рано утром проходила мимо Палас Отеля. У его порога огромная лужа крови. Я никуда не выходила. Наблюдала из окна. Улицы заполнены «товарищами» в поношенных овчинных шубах и астраханских шапках [astrakhan caps - ?]. Все вооружены. У некоторых винтовка не только за спиной, но ещё и в руках. Револьвер есть у каждого, которым они небрежно размахивают будто флажком. Подходят к дверям домов и стучат в них прикладами до тех пор, пока им не откроют. Затем врываются в дома в охоте на юнкеров и «реквизиций» (как они говорят в пользу государства) всего, что им приглянётся.

Часть из них носят шашки в изящно-точёных, покрытых кавказской гравировкой ножнах. Другие держат оные в руке или вешают за спину, как винтовку. Очевидно, что они не пользуются этим оружием и оно им помеха. По видимому, это военная добыча, снятая с трупов юнкеров.

28 февраля. М-ские, бедные, пострадали так сильно! Сегодня на улице встретила г-жу М. Одетая как служанка, она бросила на меня лишь короткий взгляд, боясь, что я её узнаю, и прошла мимо не подав даже вида, что мы знакомы. Солдаты приходили к ним в дом, искали сына, но, к счастью, мальчик был всеобщим любимцем отцовой прислуги и те его не выдали. Г-жа М на коленях молила не трогать мужа, но солдаты и слушать её не стали, сказав лишь, что не выносят бабьего воя. Самому же г-ну М с ухмылкой было заявлено, что его жизнь стоит малого в отличие от его имущества, а посему вместо того, чтобы «по капле сосать народную кровь» ему предстоит испробовать не себе какова доля уличного нищего. После чего конфисковали всё его добро под чистую. От их дочери, которой нынче уже нет нужды маскироваться нищей, я слышала, что за последние три недели у них в доме не было ни копейки.

1 марта. Говорят, что списки вольнонаёмных оказались брошены на призывных пунктах, и что красногвардейцы теперь знают всех поименно, кто помогал Добровольческой армии.

2 марта. Доктор рассказывал, что лазарет стал моргом для забитых там насмерть офицеров. Тела некоторых из них были покрыты какими-то невероятными, вырезанными на коже, символами и знаками, у других выколоты глаза, отрезаны языки и уши.

3 марта. Кровь, кровь, кровь.

4 марта. Арестовали друга Кати, у которого та скрывалась вместе с братом. Они, по глупости, решили вернуться домой и теперь будут находиться в тюрьме, пока не объявится их отец, за чью голову назначена награда. Если отец добровольно не явится в течение шести дней, девушку и её брата расстреляют.

5 марта. Сегодня М решил прогуляться перед завтраком по Пушкинской улице. По другой стороне шёл студент. «Эй!» – закричал какой-то «товарищ». «Вот ещё одна интеллигенция! Так и будешь обучать себя за счёт народа, не так ли? Вот тебе!», - и выстрелил студенту в голову. Мальчик, вскрикнув, упал и до того, как успел умереть, с него сняли всю одежду и продали мимо идущему крестьянину.

6 марта. У Б конфисковали их мельницы и прочее имущество без остатка. Им, видимо, пришлось исчезнуть. У них в доме теперь живут солдаты.

7 марта. Снова приходил М. Он пытается спасти девушку, которая служила медсестрой в госпитале, а нынче сидит в тюрьме. Я бы хотела, чтобы он не появлялся на улицах. Но он ходит по ним так, будто происходящее вокруг его совсем не касается. Хотя если его узнают, то тут же расстреляют. В один из дней он пошёл на станцию (что полное безумие с его стороны), говорит, там была просто совершенная бойня. Какие-то офицеры пытались сесть на поезд, переодевшись мастеровыми. Но отряд красногвардейцев устроил проверку рук всем пассажирам поезда и всех, у кого были изящные пальцы, тут же пристрелили. Ведь у юношей работающих на фабрике должны быть огрубевшие руки...».

Подобных записи в моём дневнике приходится едва ли не на каждый день. Читаю их и поражаюсь, как можно было вынести такую жизнь.

Всё это время о Сабаровых не было ни слуху. На базаре болтали, что его объявили в розыск живым или мёртвым. Думаю, если он и прятался вместе с семьёй, то лишь первое время, а нынче им лучше скрываться по отдельности друг от друга.

Телефоны уже работали и я набрала Фройлен, разговаривая с ней экивоками, не называя имён.

Она умоляла меня не появляться рядом с домом, который сторожат по периметру солдаты, не разрешающие ей уходить дальше сада. Фройлен пережила не лучшие времена.

Взрывом снаряда продырявило в нескольких местах крышу, выбило мансардное окно и частично разрушило столовую, не говоря уже о заполонившей весь дом пыли. Трижды приходили с обыском, каждый раз переворачивая всё вверх дном. После чего Фройлен осталась без украшений.

Те, что явились первыми, были вдребезги пьяны и лезли к ней, безмолвно трясущейся от страха, с поцелуями и заигрываниями. Правда, всё закончилось без особых последствий.

Зато другие, пришедшие вскоре после первых, не только оскорбляли её самыми последними словами, но и били прикладами ружей лишь за то, что она не открыла им дверь достаточно быстро своими трясущимися руками. Они громко хохотали, видя её страх, и подгоняли её штыками, дабы она быстрее приготовила им что-нибудь пожрать, а поев ушли, прихватив с собой вилки и ложки.

Третьи обвиняли её в укрывательстве Корнилова, в поисках коего обшарили весь дом, истыкав штыками половицы, кровати и стулья. Часть из них осталась на страже возле дома.

Слуги стащили вино и устроили танцы с песнями на всю ночь, время от времени, вваливаясь к ней в комнату с призывом присоединиться к общему веселью, ибо теперь они ровня и она им больше не «barishnia».

Поповы, братья г-жи Сабаровой и партнёры в компании её мужа, так же были в бегах. /.../ Их мельницы и баржи конфисковали. В управляющей конторе заправляли неграмотные рабочие. Местный Совет разыскивал братьев, чтобы предложить им за небольшую плату стать советчиками по бизнесу, ибо никто не знал как вести дела. Но, конечно же, те не откликнулись.

Дом Поповых разгромили, стащив всё, что представляло хоть какую-нибудь ценность. Кухарку, изящного сложения девушку, солдаты приняли за переодетую госпожу Попову и, приставив к её виску пистолет, стали требовать выдачи мужа, если та не хочет видеть своих детей расчленёнными на куски. К счастью, другим слугам удалось убедить солдат в их ошибке. Затем последние стали предлагать слугам долю из спрятанных их хозяевами драгоценностей, а не добившись своего ушли, захватив вырезанные из рам портреты г-на и г-жи Поповых.

Охлократия-2

"...По ходу дела, большевики начали принимать свои законы. Первым делом они завладели всеми банками, конфисковав хранящиеся там средства в пользу государства. Клиентам банков, независимо от числа членов семьи находящихся у них на иждивении, запретили снимать со счёта больше 150 рублей в неделю. Так что теперь семьи из двух и из семи человек получали одинаковые выплаты, за исключением тех случаев, когда члены семьи имели вклады в разных банках.

Выплаты были смехотворно малы, ибо цены выросли настолько, что многие семьи находились на грани голодной смерти. Помимо этого богатые люди столкнулись ещё с одной напастью. Ожидая сдачи Ростова большевикам, некоторые из них, сняли со своих счетов крупные суммы денег, зарыв их в полисадниках или держа при себе.

Ознакомившись с бухгалтерскими записями банкиров, Советы обложили всех буржуев налогом на том основании, что город оказал сопротивление большевикам, а посему буржуазия должна платить дань. Общий размер этой дани составил 200 миллионов рублей. Каждый богатый горожанин обязывался выплачивать сумму в соответствии с размером его благосостояния, при том, запрещалось использовать для этого средства со своего банковского счёта. Данный закон распространялся и на иностранных подданных, ибо считалось, что их накопления были сделаны в России, и с них нужно платить дань наравне с русскими.

Закон привёл всех в великое замешательство, особенно после того, как трёх буржуев на его основании арестовали и посадили в острог в качестве заложников. Те кто снял со счетов недостаточную сумму денег не знали, что делать: то ли обращаться за помощью к друзьям, то ли собирать деньги каким-то иным способом.

Одна пожилая леди семидесяти шести лет не смогла заплатить причитающуюся с неё долю и вскоре проливала слёзы в тюрьме. Её поверенный обратился с ходатайством о применении к ней мер домашнего ареста, но ему в том было отказано. Тогда она предложила забрать с её банковского счёта сумму в два раза большую требуемой. На это ей ответили, что все деньги на её банковском счёте, помимо положенных по закону выплат, принадлежат государству.

Будучи в заключении ей трудно было и занять денег. Наконец, после долгих мытарств, она собрала двенадцать миллионов, из которых, по крайней мере, половина были уплачены. Но тут ей сообщили, что казначей сбежал вместе со всеми собранными деньгами, а потому она снова должна всю сумму в полном объёме. Те кому платить не приходилось веселились от души.

В то время в ходу были пять различных видов денег: старые николаевские (довоенные); керенские банкноты; купоны напечатанные после свержения Керенского; деньги Донской республики, введённые Калединым; и донские банкноты, пользуемые большевиками. /.../

Пришла пора строгой экономии. Когда приняли закон, согласно которому прислуга должна была получать не менее 100 рублей в месяц, многие сократили свой домашний персонал, а биржу труда заполонили толпы безработных женщин. Недовольство росло с каждым днём.

Меньшевистскую газету «Рабочий край» закрыли за то, что она писала о невыполненных обещаниях большевиков и о том, что чем дольше будут оставаться без работы рабочие, тем больше будет несогласных с режимом. Писали так же о том, что хлеба стало меньше чем раньше. Это было правдой.

В день своей победы большевики пообещали, что белого хлеба будет вволю. В первый день так оно и было. В последующие дни предложение уже не соответствовало спросу. Вскоре в продаже остался лишь чёрный хлеб по высокой цене. Но его тоже не хватало. Я как-то видела толпу крестьян преследующих человека, несущего подмышкой буханку чёрного хлеба. «Товарищ, товарищ!, - канючили они, - Где ты его достал? Продашь половину? Нет? Ну, тогда, хотя бы кусочек? Проси, что хочешь! Быть может это будет последнее, что я добуду на этой неделе».

В кратчайшие сроки, большевицкий режим оказал разрушительное воздействие на образование. Так как деньги не могли тратиться на предметы роскоши, то почти все частные уроки, столь популярные в России - например, для подготовки к школьным экзаменам - приказали долго жить. Обучение музыкой, изобразительному искусству, танцам сошло на нет, ибо нечем было платить учителям. Пострадали и иностранные преподаватели. Одна английская леди лишилась за неделю пятнадцати учеников.

Прекратило существование не только частное образование. Возникло движение за отмену всех форм обучения старше четвёртого класса. Ведь многие большевики в управляющих конторах были неграмотными, не умели ни писать ни читать, и считали любое образование, кроме самого элементарного, потворством запросам интеллигенции, ставящим одного человека выше другого.

Школы позакрывались в течение нескольких недель, т.к. родители боялись посылать в них своих детей, чтобы их по ошибке не приняли за маленьких кадетов, помощников юнкеров, или сыновей офицеров. Ведь многие воспитатели и старшеклассники были в бегах. Когда, наконец, школы вновь открылись, у их ворот несли стражу красногвардейцы, арестовывающие и расстреливающие любого, кого они подозревали в отношениях с Добровольческой армией.

- Что вы сотворили? – рыдала мать двенадцатилетнего отпрыска у дверей школы, подойдя в тот момент, когда солдат убил из револьвера её сына.

- Он никогда ничего не делал против вас.

- О! Простите нас! Мы приняли его за сына Ф. – отвечали солдаты и поспешали прочь, оставляя на дороге маленькое окровавленное тело. /.../

Газета «Рабочее слово» выходившая вместо закрытого «Рабочего края», резко выступала против убийств детей и, едва ли их старше, молоденьких офицеров. /.../

Другая проблема с которой столкнулись буржуи была та, что их дома теперь не были в их личном распоряжении. Во-первых, их обязали выплачивать арендную плату в зависимости от стоимости дома даже если они были его собственником и при покупке уже оплатили стоимость земли и здания в полном объёме. Во-вторых, в их пользовании помимо гостиной и кухни оставили лишь по одной комнате на члена семьи. Все остальные помещения в доме изымались в пользу народа не имеющего жилья или красногвардейцев. /.../

Но местные комитеты не всегда принимали разумные решения по подселению и некоторые семьи ужасно страдали, ибо бывали случаи, когда к ним вселяли по пятнадцать и более красногвардейцев, которые сами выбирали для себя понравившиеся комнаты и вели себя во всём доме в своё удовольствие. Они не берегли мебель, пачкали ковры, рвали шторы и приводили на ночь женщин с улиц, устраивая попойки и танцы до рассвета, лишая сна других жильцов.

Так у одной леди расквартировали трёх матросов с семьями, которые заняли хозяйскую спальню и большую гостиную с пианино, а её саму отселили в смежную комнатёнку. «Тебе с нами будет весело, - сообщили они, - мы собираемся с нашими друзьями петь и веселиться». Проявляя радушие, они от чистого сердца пригласили женщину присоединяться к ним вечерами.

Дома тех кто бежал, оставив хозяйство под присмотром слуг, были реквизированы и в большинстве случаев оказались полностью разрушенными. Сабаровым, через своих друзей приятельствующих с большевиками, удалось достать документ освобождающий их дом от подобной участи. Подписавший его секретарь, видимо, хорошо умел писать лишь своё имя, ибо во всём остальном тексте заглавные буквы отсутствовали напрочь.

Одна леди рассказывала мне, что полученный ею циркуляр был написан на немецком. В это время немецкая речь повсеместно звучала на улицах Ростова, и большинство буржуев воспринимало сей факт, как обнадёживающий признак скорого избавления от всех напастей. Они хотели лишь одного – порядка, и им было всё равно, что в результате подписанного нынче Брест-Литовского мира помощь приходила от их бывших врагов. Они предпочитали власть иноземную власти большевиков. Они хотели вернуть прежнюю комфортную жизнь".