НЕМЦЫ В РОСТОВЕ

 Познакомился я тут с одной прелестнейшей бабушкой и попросил её рассказать о былых годах. Во время оккупации ей шестнадцать лет было, но при взгляде на её простодушное лицо, на жестикуляцию, когда она изображает немцев с автоматами, кажется, что и сейчас не больше. Любые вставки и резюме, как мне кажется, могут только испортить её рассказ. Поэтому вот он в том виде, как записан. Комментарии излишни.

Спасительные бороды

Как немцы первый раз пришли, не помню, нас мама с младшей сестрой на Кубань отправила, к бабушке. Но говорят, что они тогда были очень злые и на 36-й линии всю улицу расстреляли за то, что там кто-то их офицера убил. У нас на первом и втором Орджоникидзе всех мужчин хотели расстрелять. Согнали в кучу, автоматами машут: вэк, вэк, вэк... – это значит по-немецки: «на расстрел, на расстрел…». Второй посёлок откупился, там армян много было богатых, собрали золото, ещё там разное и никого не расстреляли. А у нас, на первом, побили мужчин. А мужики перед немцами не брились специально, бороды отращивали, чтобы старость показать. Мой кум Климович пришёл к немцам и бородой трусит: «Я старый, старый..». Они ему:  вэк, вэк, вэк... – это значит: «пошёл отсюда, старый козёл!» И ещё с нашей улицы дядя Мирон спасся, армянин, у него борода до пояса была. А остальных постреляли.

За, что мы их ненавидели

Во второй раз мы уже попали под немцев, бабушка нас не хотела ещё в Ростов отпускать, а я говорю: школа начнётся, мне учиться надо. Вернулись на свою голову. Когда немец наступал, поезда остановились, и народ пошёл их растаскивать. Мы грабить не пошли, мама не пустила. Пришли немцы, они знаешь какие с автоматами: «Русиш, русиш зольдат, зольдат. Партизаны есть?» И автоматы наставляют: пук, пук, пук. А напротив нас жила очень бедная семья, мать и пятеро маленьких детей. Её старший сын был солдатом, и когда наши отступали, он от части отбился и спрятался у неё в подвале. И вот соседка перепугалась до смерти, что немцы сказали ей: «Всех перестреляем – пук, пук, пук, – если найдём», – и выдала сына своего. И его расстреляли.

Потом собрали девочек с посёлка и на работы повели. Нас на аэродром, на кухню, котлы мыть, картошку чистить. Давали за это в день по полбулки хлеба и по 50 грамм каких-нибудь жиров. И ещё с котлов доедали то, что оставалось, этим и жили. Немцы вообще очень доверчивые были, а кладовочка с продуктами у них называлась казино. Там и шоколад, и мармелад, и крупы. Но они предупредили: если что – сразу расстрел. Поэтому мы сначала боялись таскать – так, по конфетке, по шоколадке, а потом осмелели немного. А перед отступлением они недели две жили по квартирам, и когда они стали у нас в доме, мы уже сильнее стали воровать продукты. Ликёры, коньяки, конфеты «Бон-бон», всё нерусское. Мы брали и прятали всё в потайник.

Жили в страхе, но я их так ненавидела, этих немцев-подлецов, так ненавидела! Они наглые были. В чём выражалось? Идём по аэродрому, а там сортиры стоят, и они сидят с нахальными мордами и даже двери не закрывают. Потому что они нас не считали за людей! Гитлер же хотел нас поработить, поэтому они и вели себя так. Вот я их поэтому возненавидела и ходила искала, где партизаны. Спрашивать боялась, конечно, но приглядывалась – может, кто на партизана похож. Я же могла сведения давать, когда они улетают, когда прилетают. Не нашла, правда, никого, а потом оказалось, что партизаны рядом жили, на Полторацкого.

Гитлер и фашистский знак

Каждый день были облавы, ходили с собаками по домам и проверяли, не прячется ли кто. А один раз пришли и портрет Гитлера нам подарили, открыточку. И вот мы эту карточку, как только облава, на стол выставляли, а немцы зайдут, посмотрят на стол – и сразу руки подкидывают: «Хайль, Гитлер!» Береглись мы, а то мало ли чего, мама ещё молодая, и мы девочки молодые. И ещё боялись, что патефон заберут. Но никого на посёлке не изнасиловали, не тронули. А потом, когда наши пришли, мы открытку сожгли. Ты что, не дай бог бы узнали, страшное дело! Сталин же расстреливал, если кто фашистский знак нарисует, тем более портрет. Бывало, перед войной за водой пойдём, а мама говорила: «Девчата, языком по дороге не ляскайте!» И мы знали, что нельзя. Это сейчас всё рисуют, а тогда попробуй нарисуй фашистский знак – всё, тебя больше нет! Что за знак? Ну, четыре Гэ – Гитлер, Гимлер, Геббельс и Геринг... а, ну да, свастика.

Жулик Филипп

Перед тем, как немцам войти, мы с мамой на засолочном заводе капусты набрали и бочку томату прикатили. Все растаскивали, чего добру пропадать. У нас потом эту бочку жулик Филипп увёл, с дружками, и ликёры немецкие тоже украл. Это мой парень тогда был, чернявенький, со второго посёлка. Ну как парень, мы даже не целовались, только гуляли. Он ко мне лез, а ему говорю: «Куда ты, Филипп, лезешь, я ещё дитё, мне учиться надо». У него родители были контра, я его за это сразу возненавидела. Выражали в разговорах недовольство советской властью. А так из себя ничего, почтенные старички. Хлеба напекли, угостили меня и говорят: «Мы на Украину поедем, а Филипп пусть с тобой останется». Нашли няньку! А что он жулик, я поняла, когда мы с ним шли по улице и видим – в одном доме красивые гардины висят. Он говорит: «Хочешь, они завтра твои будут?» Я перепугалась, говорю: да ты, что! Вот так сразу и определила, кто он. А потом, когда пришли наши, он заявляется в тёмном кителе и в погонах, якобы старший лейтенант. Но я всё равно не поверила. А его потом забрали в штрафной батальон, и он там погиб. Потому что жулик!

Все мужики кобели

Как то пришёл к нам немолодой немец, солдат, уселся и сидит, повадился ходить потом. А он по-русски немного калякал. Давай, говорит, поженимся и я тебя в Германию увезу, у нас много киндер будет. А я ему: «Я сама ещё киндер, мне учиться надо!» Говорил, у него ферма. Ага, небось заманить хотел и рабыней сделать на своей ферме. Да вот, соседка Надя, которая у них поварихой была, уехала с ними и концы отдала уже! Вышла замуж и осталась в Австрии, и умерла потом. Вообще любовь с фашистами крутили взрослые женщины, лет за тридцать, а молодые блюли себя. Насильно не принуждали никого, у немцев с этим строго было. А вот когда части МГБ размещались, у нас на квартире стали капитан Алексей Харитонович и радист с сожительницей. Капитану было скучно, что у него сожительницы нет, и он начал приставать. Обнял меня и говорит: «Приходи ко мне ночью». А я ему: «Да вы, что Алексей Харитонович, я девушка, мне ещё учиться надо». А он: «С немцами небось гуляли...» Во подлец! А сам умный был, интеллигентный, письма потом писал. Письма такие строгие: мы дислоцируемся туда, мы дислоцируемся сюда… Он обидел меня, когда сказал, что мы с немцами гуляли. Я же их ненавидела, как собак! А когда наши пришли, мы все радовались. Обнимали их, целовали, плакали. Это же наши освободители были от немецкого ига!