РОСТОВО-НАХИЧЕВАНСКАЯ МЕЖА

Пустырь между двумя городами жил своей жизнью. Когда Нахичевань строилась, недалеко лежала крепость Димитрии Ростовского, это было практически пустое место, голая степь. Новый армянский город рос в основном в сторону Ростова. Застраивалась часть между Соборной площадью и бывшей Полуденной.

К концу XIX века Ростов и Нахичевань значительно придвинулись друг к другу. На пустыре, к скверу от Большой Садовой встал комплекс корпусов Николаевской больницы, со стороны Нахичевани подступили с южной стороны Александровский городской сад и Георгиевская площадь. Жилые кварталы армянского поселения располагались на месте, где когда-то стояли дома форштадта.

Сохранились этнографически-художественные описаний жизни армянского народа в творчестве М. Шагинян и В. Пановой.      

Мариэтта Сергеевна Шагинян, родившаяся в Москве, часто бывала в Нахичевани В 1917—1920-х годах она вела дневник, записи которого легли в Основу романа «Перемена», посвященному бурным событиям, происходящим на юге в годы революции и Гражданской войны.

М. Шагинян работала в то время в газете «Приазовский край», одном из крупнейших провинциальных периодических изданий России конца XIX - начала XX веков, Здесь в это время печатались A. Аверченко, Е. Чириков и другие видные писатели и публицисты. Шагинян публиковала на страницах популярной газеты фельетоны, стихотворения, полемические эссе, открытые письма и литературный дневник, посвященный актуальным событиям художественной жизни и творчеству крупных писателей того времени, в частности, А. Блоку, B. Розанову, Д. Мережковскому…

 Размышления писательницы о времени, о переменах в России, «кровью умытой» по словам А. Веселого, глубоки и верны. «Литературный дневник» затрагивал не только искания творческой интеллигенции. Он был посвящен исследованию разных сторон быстро меняющейся действительности. Один из материалов цикла так и назывался «События и быт». В нем М. Шагинян размышляла о значении войны в жизни человека. Она обратила внимание на то, как действует страх смерти на психику человека, и как он отражается на общественной жизни. Она пишет о том, что на смену старому укладу, в котором господствовал «дом» - основа семьи, быта, идет «великое переселение народов», поднятых со своих мест войной. Передвижение огромных масс людей, оторванных от своих жилищ, создавало новое отношение в «дому», к жилью как таковому. «Раньше господствовал быт, теперь – события». Дом - как твердыня - рушился. Стала ценится пища, то, что помогало выжить, существовать. И в отношении к пище проявлялась, обнажалась сущность человека, ценность вещи стала устанавливаться на новой основе - на обесценивании собственности. Впервые война захватила огромные массы мирных людей, она стала тотальной, мировой не только но количеству участвовавших в ней государств, а по своей сути, с одной стороны, она толкала людей друг к другу, с другой - разобщала их между собой. Они стали стремиться прожить отпущенное им время, беря от него как можно больше удовольствий. Каждый мог умереть завтра. Эта философия «цыпленка жареного», который тоже хочет жить, формировала психологию отношения людей друг к другу. Люди в таких условиях не могут ценить нормальную жизнь (ее просто нет). Сдвигаются понятия о «добре и эле», о тех ценностях, которые были выброшены войной на помойку.

«Мирный обыватель – насоциализировался. Раньше вещь, дом имели жизненное значение, сейчас они стали формальными, чисто внешними чувствами владения и стяжания». В этом безвременье, как его называла Шагинян «междобытие», «старый быт умирает». Недолго проживет и наше «междобытие», созданное новыми людьми, безразличными ко всему». И, эта сумятица в умах и в поступках огромных масс, потерявших свою привычную опору, «свой «дом», свой очаг, это «смена бытовых и интеллектуальных вех», подмеченные писательницей, бурно проявлялись в революционное время эпохальных перемен.

«Пустырь» как место «разгула страстей», «окраина цивилизации» и в тоже время площадка для новой, будущей жизни - таким представляется мне ростово-нахичеванская межа, «граница» на рубеже XIX-XX столетий.

Поэтика и стилистика романа М. Шагинян «Перемена», (носящего подзаголовок «Быль»), обусловлены романтикой и сдвигами революционного времени, язык его переполнен эмоциями, он словно отталкивается от привычного быта, «ломается» вместе с обычаями. Вот каким был быт старой Нахичевани: «Из года в год в одноэтажных особнячках предместья Ростова, с лепными карнизами и приспущенными жалюзи на зеркальных окнах, жизнь текла привычным порядком. По вечерам, за полночь, сидели гости и играли в карты. Прислуга на кухне сквозь сон готовила, смотря по сезону, все тот же одинаковый ужин: осенью резались на закуску помидоры и огурцы, делалась «икра» из жареных баклажан, вынимался из банок плачущий белый пахнущий остро сыр-брынза, вспарывалось текущее жиром бронзовое брюшко шамайки, травки всех наименований и запахов, от укропа до белого испанского лука, клались отдельно, опрыснутые водой, на тарелку, и на печи, посыпанной крупным углем, подогревался бараний соус с бобами, - а босые ноги шелестели уже по красному деревянному полу на террасу, где накрывался стол, ставились с печи в стеклянных колпачках от ветра и падали, ушибались о них, крупные пахучие жужелицы. Зимой и весной граненое стекло поблескивало в старинном трюмо, и чинный столовый стол заставлялся холодною закуской, а из темных букетных комнат, где пахло мускатным орехом, гвоздикой, ванилью и пробками, выносились цветные графинчики».

Это страничка кулинарного бытописания. Так жило большинство армянских семей.     -

В художественных произведениях, воспоминаниях В. Пановой также много подробностей, деталей. Например, описание культового праздника - крестного хода в Нахичевани.

Она жила на Первой линии, потом на Георгиевской улице - как раз на том месте, где стояли когда-то дома Полуденки.

«Куда бывало ни глянешь вдоль Первой линии - вверх ли в Соборной или вниз к Дону, у всех ворот стояли столики, накрытые белами скатертями, На столиках - иконки и чашки для водосвятия. Звенели колокола.

На нашем столике ставилась полоскательная чашкам с чистой водой и образ с мамиными венчальными свечами, обвитыми бумажной зеленой лентой».

Начинался крестный ход. «Шли женщины, молодые, многие принаряженные по случаю праздника: та вся в розовом, другая - вся в голубом, на нашей окраине это считалось очень шикарным. У кого не хватало денег на такой шик, та украшала себя газовым шарфом либо брошкой с поддельными камушками, либо наряжалась в украинский костюм со множеством бус и лент».

А вот как описывает Нахичевань донской литератор и журналист А.М. Греков. Он автор нескольких документальных книг, одна из них «Среди донских обывателей» издана в Ростове-на-Дону в 1894 году. В ней он дает сравнительное описание Ростова, Таганрога и Нахичевани. Нас, естественно, интересует Нахичевань, она предстает под пером Грекова в общих чертах. «Я не знаю города, где бы дома, жители их, привычки, вкусы и нравы так были одинаковы и похожи, как в Нахичевани. Нахичевань, действительно один: все армяне более или менее богаты, у каждого свой дом, один дом похож, как две капли воды, на следующий за ним, у всех владельцев их страсть к лошадям, одна лошадь похожа на другую, все представители мужской половины населения тоже походят друг на друга; все мечтают об одном - о величии их родного города...

Семейные добродетели армянок известны. Обычай держать па окнах «жалюзи» до сих пор еще не вывелся в Нахичевани, армянки мало выезжают, еще реже танцуют; они заняты мужем, цветами, а для развлечения смотрят на проходящих в просветины «жалюзи», читают духовные книги; в девять часов вечера уже ужинают и ложатся спать, сберегая свечи и здоровье. Они - хорошие хозяйки, бережливы…».

Ростово-Нахичеванская межа чисто внешне создавала иллюзию идиллии. Участки поля, дикой степи, разросшаяся травка... Так как многие ростовчане бывали в Нахичевани и наоборот, она служила своеобразным «мостом» для соединения двух городов. Да, немало написано о соперничестве, соревновании Ростова и Нахичевани, но не было на этой общей земле межнациональных конфликтов, не считая, естественно, каких-то бытовых столкновений.

Конечно, не обходилось на «меже», скажем, без кулачных боев. Соседи на границе «крепко бились па кулачках, свирепо решались споры, соперничали зурна и гармошка». Так на кулачках бились не только армяне и русские, но и русские между собой. Всевозможные праздники и гулянья, на которых водка и вино лились рекой, обычно начинались с кулачных боев. Это был ритуал народного удальства, так сказать, «проба молодецких сил».

Земля «межи» не должна была пустовать, поэтому ее обихаживали. На пустыре сажали и пшеницу, и лен, и овес - был устроен настоящий севооборот. Сохранилась старая фотография (1903 год), на которой запечатлена коллективная уборка льна. Бабы в белых кофточках и белых платках связывают лен в пучки.

Картинку Ростово-Нахичеванской межи, «границы», уже в советские времена рисует в своем «Сентиментальном романе» В. Панова. «Граница... Шел бывало по Коммунистической, мимо казенных домов и чугунных решеток и прямо с тротуара ступал в бархатную пыль степной дороги, нагретой солнцем. Булыжная мостовая с трамвайными рельсами выбегала в распахнутое поле и пересекало его.

По одну сторону рельсов тянулся пустырь, где в ярмарку ставили карусели, качели, балаган. За пустырем - мусорные свалки, угольные склады и угольный, прокопченный, рабочий неприбранный берег реки.

По другую сторону сеяли хлеб. Вдоль хлебного поля параллельно трамваю была протоптана дорожка, ее обсадили молодыми акациями. Колосья кивали проходящим горожанам, дикие травы подступали к дорожке, повилика забрасывала на нее свои длинные побеги с маленькими розово-белыми граммофончиками».

И еще одна картинка, лирическая. «На «границе» колосился овес. Тут хорошо было петь хором и никто не мешал, и можно было, устав, посидеть на низенькой травке, пахнувшей пылью и повиликой».

Ниже пустыря, к Дону, между Ростовом и Нахичеванью, в голодные годы Гражданской войны раздавались огороды. Кооператив «Мысль и хозяйство» обустроил небольшие по три аршина грядки для учителей. Каждый мог арендовать несколько таких грядок и работать на них со всем своим семейством. Сажали в основном картошку - второй хлеб.

В романе «Перемена» - «граница» - место особого действия. Она - показатель того, что происходит в городах-соседях во время разных событий. Недавно вошли красные: «Мало-помалу остановились трамваи, водопровод не работает, почта не ходит, железные дороги стоят, на полотне набежали друг на дружку вагоны в три ряда, как бусы на шее цыганки. Подвоз продуктов совсем прекратился. Место на карте «Ростов-Нахичевань» стало пустым местом; ни оттуда в мир не доходит вестей, ни туда из мира не доходит вестей…».

Это относится и к Ростову, и к Нахичевани. А вот пришли немцы.

«Меж Ростовом и Нахичеванью дорога идет по степи, слева скверы, летом пыльные, с киосками лимонада, сладких стручков и липкой паточной карамели в бумажках, днем и вечером в них толпятся солдаты, шарманщики, франтоватые люди прилавка. По воскресеньям усердно гудит здесь марш «Шуми, Марица» и вальс «Дунайские волны». На запрещение не глядя, налускано семечек по дорожкам несчетно, и дождь их сыплется, как из крана, из неугомонных ртов днем и ночью, заменяя скудную надобность речи».

Судя по характеристике, М. Шагинян описывала Александровский сад. Что же касается запрещения лускать семечки - это нововведение немцев. Коменданты Ростова полковник Фром и Нахичевани - лейтенант фон Валькер одним из первых вывесили объявление «чтобы немедленно в тот же час торговки подсолнухами ликвидировали свои предприятия. Чтоб отныне они на углах с корзинами свежеподжаренных подсолнухов, также тыквенных и арбузных, стаканчиками продаваемых не сидели. И чтоб обыватели подсолнухами между зубов не щелкали, их не выплевывали и по улицам не сорили. А кто насорит – оштрафуют».

Пустырь служил территорией и для миграции собак, которые в обоих городах водилось предостаточно. Дело в том, что в середине XIX века домашние животные: коровы, свиньи, козы, а также куры и утки свободно разгуливали по обочинам окраинных улиц и площадей. Да и не только на окраинах. Так на Острожной (Тюремной площади) в Ростове, а это место долго было окраиной, паслись коровы. Но ведь площадь находилась, можно сказать, в двух шагах от Большой Садовой. Нередко свиней выгоняли из Городского сада. Ну, а о собаках и говорить не приходится. Ростовские газеты много раз печатали на своих страницах постановления Думы о борьбе с бродячими псами. Домашних собак хозяевам запрещалось выводить без намордников и ошейников, гулять с ними без поводка. Да, куда там! А бродячие, бездомные псы вообще чувствовали себя хозяевами улиц.

В старой России существовала даже такая профессия - гицель. Так в словаре В. Даля называли живодеров юго-западной России, ловивших бродячих собак по договоренности с городскими властями. Один из первых документов по истреблению таких собак, по свидетельству В. Сидорова, появился в 1865 году.

Так что «собачий вопрос» в Ростове - вечный вопрос. Не лучше обстояло дело и в Нахичевани. «По г. Нахичевани в последнее время стала появляться масса собак по улицам и на площадях, неизвестно кому принадлежащих, которые нередко нападают на людей, - рапортовал 19 апреля 1888 года пристав Б.И. Антонов. - Вследствие чего покорнейше прошу городскую управу, не признается ли оной возможным принять меры к истреблению их указанным в законе способом». Собак, по распоряжению управы, травили «стрихниновыми пилюлями», которые продавались по специальному разрешению в аптеках. Проводить такие карательные операции гицели обязаны были рано утром, когда горожане еще не выходили на улицу по своим делам.

Нападения собак на людей иногда кончались плаченными последствиями. «В 1899 году в Нахичевани зарегистрировано 11 «укушений» бешеными собаками, причем управе приходилось раскошеливаться на пособие пострадавшему для поездки в Харьков на лечение». Почему именно так далеко и именно в Харьков - неизвестно.

Среди гицелей были настоящие рекордсмены. Так, крестьянин И. Целиковский за один «охотничий сезон» (за три месяца) истребил почти четыре тысячи животных, получив при этом по 10 копеек за каждую сданную «голову», хотя сдавали «отрубленные у шкур передние лапы» как доказательство уничтожения животного.

Если, скажем в Ростове уничтожение собак шло успешно, и казалось, можно было бы на время успокоиться, но радость была преждевременной. Собаки на Нахичевани перебегали по пустырю в Ростов. И наоборот, когда охота за бродячими четвероногими давала свои плоды в Нахичевани, туда бежали их «сородичи» из города соседа. Так что собаки оказались не только незаменимыми помощниками человека на охоте, но и сами становились целью «охотников».

Пустырь есть пустырь, поэтому он притягивал и тех, кто охотился за «легкой добычей», Ростово-Нахичеванская межа наряду с Богатяновкой, Нахаловкой считалась одним из самых опасных мест для горожан.

Для того чтобы пройти пустырь вечером, люди собирались в группы. Да и днем иногда это было небезопасное путешествие. Ночью же редко какой смельчак даже с револьвером в кармане отваживался перейти из одного города в другой.

Если уж речь зашла об оружии, с которым ростовчане старались не расставаться, то можно вспомнить одну интересную историю. В 1863 году городским головой Ростова избирается Андрей Матвеевич Байков. О его авторитете приведу только один факт. Всего лишь год спустя после избрания его на высокий руководящий пост, б ноября 1864 года, Байков участвовал в работе Географического общества в столице. На его заседании слушался вопрос и о донских гирлах. В работе принимал участие великий князь. Записки об этом оставил известный русский литератор, академик, автор трехтомного «Дневника» А.В. Никитенко. Вот как охарактеризовал он Байкова: «Тут находился, между прочим, городской голова Ростова, человек, говорят, умный и значительный». Сыскать себе такой авторитет в Санкт-Петербурге - очень показательно! Естественно, Байков лучше других знал о состоянии дел в Ростове, Так вот, высказывая свое мнение о проблемах донских гирл, их засоренности, необходимости очистки рукавов Дона, которые держали торговлю на реке можно сказать «за горло», он назвал вторую проблему, не менее важную: «Но между неудобствами, которые в настоящее время подвергается Ростов, есть еще одно, весьма важное для местного населения, Это то, что ни один обыватель не может быть спокоен, если не имеет в своем распоряжении револьвера».

Уж кому-кому, а Байкову можно поверить. Револьвер в середине XIX века, да и позже - тоже, стал неотъемлемой частью быта горожан. Не только в ночное время и не только на пустыре... Преступный мир держал город в своих «объятьях». Ну, а пустырь на окраине считался «мертвой зоной».

Ростово-Нахичеванская «межа» была пустырем особого рода - она соединяла два города столь разные и по своему национальному менталитету, и потенциалу, и по настрою на взаимный контакт.

Оборотной стороной «границы» Нахичевани и Ростова для армянского города был пустырь в его восточной части. Это было одно из самых грозных для обывателей мест. Его так и называли - «Горячий край». Писатель Евгений Трифонов (псевдоним - Е. Бражнов), описал его в своем романе «Стучит рабочая кровь», в котором рассказал о том, как трудно приходилось бороться с бандитами даже рабочим - наиболее организованной части общества и умеющим постоять за себя. Евгений Трифонов, по описанию краеведа С. Шевцова, «знал эти места не понаслышке». Когда-то в молодости он сам попал на уголовное дно, но ему удалось вырваться из его страшных объятий. Позже стал квалифицированным рабочим, во время революции 1905 года командовал десятком на баррикадах Темерника, затем стад комиссаром на фронтах Гражданской войны. Так что у него были свои, рабочие счеты, с бандитами «Горячего края». Этот «край» простирался за 35-й линией. Его населяли «вентерюшники», или как их чаще называли - «серые». Вентерюшники, возможно, от того, что ловили жертвы в свой живой «вентерь». Это были откровенные бандиты, ненавистные всему городу и особенно рабочему люду. Драки молодых рабочих с «серыми» были беспощадны, но чаще всего «серые» нападали бесчестно - впятером, вдесятером на одного. Грабили, отнимали деньги, издевались.

У «серых» была своего рода форма - красный шелковый кушак, из-под которого выпускалась никелированная цепочка финского ножа. Зловеще звучало их предупреждение: «Не бойтесь меня, а бойтесь моего красного пояса!..». Окружив очередную жертву («взяв ее в вентерь» - В.С.), хладнокровно обобрав лишенного возможности сопротивляться «грача», «серые» командовали: «А ну, поплавай!.. Поплавай тебе говорят!..» Валили человека с ног, гоготали, глядя, как он барахтается в пыли. «Ну, будет. Вылазь, что ли. Ишь расплескался!..» И шли дальше - жестокие, тупые, безжалостные, Ни дать, ни взять - волки».

«Межа» между двух городов служила «перевалочной базой» для преступников - они перебрасывали трупы своих жертв из Ростова в Нахичевань. «Убьют, например, в Ростове - труп окажется в Нахичевани, и это повторялось и повторяется до сих пор. Смирный в этом отношении Нахичевань, таким образом оказывается каким-то козлищем отпущения за грехи и преступления соседа, и полиция Нахичевани получает лишнюю работу по открытию следов самых «загадочных преступлений...» - писал документалист А.М. Греков.

Впрочем, единственное в чем нашли взаимопонимание нахичеванцы и ростовцы - так это создание со временем общей полиции.

Пустырь пустырю - рознь. Мало ли их на окраинах огромного города, в балках, буераках, засыпанных мусором. Пустырь же между Ростовом и Нахичеванью сыграл «ведущую роль» в планировке армянского города. Он стал «осью», соединяющей центры городов-соседей.

В него вливалась Большая Садовая - позже центральная улицах и на нее ориентировалась Соборная площадь - на середину крепости. Острые углы редутов Святодимитровской крепости, ее девятиконечяой звезды, были нацелены на потенциального противника во все стороны. Они никуда не вели. А вот Нахичевань -  «притянули», сформировав главную магистраль ее генерального плана - Соборную улицу.