Песни военных лет

«Темная ночь»

Каждый раз, когда я слышу песню «Темная ночь», передо мной встает такая картина.

1944 год. Я с бабушкой стою на старом базаре, возле собора. Мне пять лет, я в короткой облезлой шубейке, из рукавов которой едва ли не по локоть высовываются руки. Как и все там, мы тоже что-то продаем. Это «что-то» лежит прямо на земле, на тряпке, прихваченной по углам четырьмя камушками. Покупателей почти нет, хотя сквозь ряды не пробиться – все продавцы. Продают у кого что есть: какие-то старые вещи, непонятные мне железки. Спросом пользуются разве что камни да зажигалки и махорка.

Устав стоять возле бабушки, я обхожу ряды. Солдат без ноги, в грубо обструганной деревяшке, растягивая меха гармони, поет – на земле возле него лежат использованные, надписанные открытки – и такое, оказывается, можно продавать. Я пытаюсь рассмотреть картинки, но не могу – внимание отвлекают слова песни:

«В темную ночь ты, любимая, знаю – не спишь

И у детской кроватки тайком

Ты слезу утираешь...»

Я не понимаю, что такое «тайком». Я еще не знаю про существование наречий, не понимаю, что «тайком» – значит, тайно, украдкой.

Мне кажется, что «Тайком» – это какой-то таинственный Он, кто утирает кому-то слезу. Ночью, у детской кроватки. Ночь и детская кроватка – это мне понятно.

А солдат надрывно поет:

«Верю в тебя, в дорогую подругу мою», – и вдруг захлебывается слезами. Плачет он страшно, горлом. Мне и боязно, и жгуче-интересно: отчего так плачет солдат?

– Кипятку! Кому кипятку? – слышу я голос знакомой мне бабки – «крикухи», как ее тут называют.

Расталкивая толпу, она подходит к солдату:

– Опять! Ну, не надо! Хватит! Ты на вот лучше кипяточку попей, согрей душу!

И она наливает из большого медного чайника в жестяную кружку дымящийся на морозе кипяток. Он отстраняет кружку, отворачивается, шумно втягивает в себя воздух носом – «шморгает» и, сбившись с куплета, продолжает петь:

«Темная ночь разделяет, любимая, нас,

И тревожная черная степь пролегла между нами…»

Солдат уже успокоился, голос его окреп, он словно решился на что-то или под чем-то подвел черту...

А я, вдруг потеряв к нему интерес, пробираюсь сквозь толпу к бабушке – та (я вижу издали) уже тревожно ищет меня глазами.

«Огонек»

В начале 90-х годов меня познакомили с Прасковьей Степановной Гришиной – в годы войны она была медсестрой в полевом передвижном госпитале. Вернее, сначала не познакомили, а попросили прочитать ее записи военных лет.

Среди ее записей, похожих на суховатый отчет о пережитом, меня неожиданно привлекла одна деталь.

«Есть у меня гитара, – писала Прасковья Степановна, – она и сейчас висит на стене, как дорогая реликвия. Эта гитара прошла со мной всю войну – от первых дней до последних».

Дальше я буду пересказывать то, что услышала от нее.

Откуда гитара? Оказалось, отец Прасковьи Степановны был военным музыкантом. Гитара была семейная, и когда началась война, Прасковья Степановна решила взять ее с собой.

Было ли время для гитары? Оказывается, было. В госпитале организовали небольшую художественную самодеятельность – раненых ведь лечили не только врачи и медикаменты, но и песни, стихи.

А уж как любили они эти концерты! Особенно часто просили Прасковью Степановну спеть. Это уже значительно позже она стала Прасковьей Степановной, а тогда была просто Паня. Панечка. И она пела – «Маленький домик на юге», «Закури, дорогой», «Землянку», Огонек – песни военных лет.

Но коротки были те концерты – снова привозили раненых, и Паня, маленькая, подвижная девушка, Огоньком ее называли, снова становилась сестрой милосердия.

В первые месяцы войны погиб муж – Паня-то и замужем толком не побывала: поженились перед самой войной. Известие о смерти пришло, когда Пане надо было вести концерт. «Я ж не сумею ни спеть, ни объявить», – помертвевшим голосом прошептала она врачу. Но тот твердо взял ее за плечо: «Надо их поддержать», – кивнул он в сторону раненых.

Это потом уже она поняла, что мудрым был врач – знал, что нельзя ей было в тот момент предаваться горю. И она объявляла и пела. Дрожащим, прерывающимся голосом...

Прасковьи Степановны уже нет на свете, и неизвестно, куда делась гитара, но и сегодня, когда я слышу песни военных лет, мне кажется, что сейчас их подпоет молоденькая Паня Гришина.