Поиск - Категории
Поиск - Контакты
Поиск - Контент
Поиск - Ленты новостей
Поиск - Ссылки
Поиск - Теги
Ростов - город
Ростов - Дон !
Под крышей городского дома
|
Под крышей городского дома
*(Ныне улица Станиславского.) **(Мещанская управа - орган сословного управления, занимавшийся делами так называемого мещанского сословия. Сословный суд также производил судебные разбирательства по признакам сословий. Сиротский суд определял имущественные права несовершеннолетних детей после смерти родителей.) ***(Сейчас в этом доме областной институт усовершенствования учителей.) Почти полвека заседали в этом доме "отцы города". А Ростов рос. Звание центральной улицы у Почтовой переняла сначала Московская, а затем Большая Садовая. Ушел городской центр от думы. "А что, если... - все чаще стали раздаваться в думе голоса на пятом десятке лет пребывания ее в максимовском доме. - Взять бы да и построить свой дом. Аренду Максимову - побоку. Место - в центре! И не два жалких этажа, а для престижа, скажем, четыре... И дом чтобы доходный. Низ сдавать торговым людям - городской казне пополнение..." Подтолкнула к действию строительная горячка девяностых годов. Было решено: городской дом строить. И не как-нибудь - с размахом. О проекте дома договориться с профессором архитектуры Померанцевым - одним из первоклассных художников-строителей... На Театральной площади*, где раньше располагались грязные мелочные лавки, заезжие балаганы и зверинцы, началось строительство. Проект Александр Никанорович Померанцев** дал действительно отменный- четыре этажа, массивность, внушительность, оригинальность. Строительство дома по его подсчетам должно было обойтись 586176 рублей и 16 копеек. *(Театральная площадь (рядом с городским садом, там, где сейчас здание обкома КПСС) вообще-то называлась не официально, а условно. На ней во второй половине XIX века находился деревянный театр Гайрабетова, здесь же был цирк типа шапито. Несколько позже места на ней сдавались в аренду для устройства временных цирков и балаганов бродячих трупп, зверинцев и тому подобных заведений.) **(А. Н. Померанцев (1848-1918) - известный русский архитектор. В 1877 г. окончил Петербургскую академию художеств. С 1887 г. - академик, с 1892 г. - профессор, в 1899 г. стал ректором академии художеств. По его проектам были построены ряд жилых домов в Петербурге, несколько церквей, в том числе храм-памятник Александру Невскому в столице Болгарии - Софии. Самое значительное творение Померанцева - здание бывших Верхних торговых рядов на Красной площади в. Москве - ныне здание ГУМа.) - Хорошо, но дорого, - решили в думе. - Надоужать... Ужали. Техническая комиссия скостила шестнадцать тысяч рублей, городской архитектор Соколов - целых восемьдесят четыре тысячи. - Это уж слишком, - не согласилась с ним финансовая комиссия думы. И установила окончательную цифру расходов - 513 тысяч рублей. А при постройке израсходовали не только все предусмотренное и все "ужатое", но и много сверх того. Два года спустя обсуждала дума вопрос о пересмотре сметы строительства дома, об увеличении ассигнований. Бывший городской голова, а в то время уже просто гласный, Леванидов в запале доказывал: - Дом никуда не годится! Расходы велись нерасчетливо. Издержано бог знает сколько, и без толку!.. - Что ж делать? - вопрошал благолепный, поповского обличья городской голова Хмельницкий. - Дом почти готов. Может, не продолжать и забить окна?.. Дебатировали в думе. Дебатировали в околодумских кругах, в газетах. - Экие вы, право, того... недогадливые. Ну, строилась эта, как вы изволили выразиться, "вавилонская башня", и доходец с нее, конечно, кое-кому шел. Одному - за железцо, другому - за кирпич, третьему - еще за что-либо. Вон господин Максимов весь свой лесной склад туда перевел - это ли не польза? А как выстроят башню, то и опять кто-нибудь пользу получать будет...
- Зато гляньте, каково получается! На что сейчас в Ростове дома строятся большие да красивые, а городской дом изо всех будет, все превзойдет... В 1899 году дом наконец-таки построили. Отслужили, как водилось, молебен, освятили. Первый этаж сдали в аренду под торговые помещения. Желающих нашлось хоть отбавляй: Переселенков, Рахт, Блоков, Менционе, Ходжаян, Чертов. Весь фасад расцветился зазывными витринами. Но фасад фасадом, а для завлечения покупателей в новые магазины нужно было и еще кое-что. Торговцы обращались с челобитьями то в думу, то в полицию: "Покорнейше просим дозволить приглашенному нами для привлечения публики оркестру играть в определенные дни и часы во дворе городского дома..." "Просим обратить внимание на то, что на тротуаре у городского дома по вечерам собираются группы проституток, пристающих к прохожим и отпугивающих покупателей, что нарушает нормальный ход торговли..." Основательно завладели нижним этажом торговцы: Настолько основательно, что посетители городского дома нередко возмущались: - Черт знает что такое! Даже приличного входа в дом не осталось, - какая-то узенькая лазейка между двумя магазинами, сующими в глаза свои вывески!.. Выше, на втором - четвертом этажах, разместились городские учреждения, городская дума, ее постоянный рабочий орган - управа. Шаркая по красным ковровым дорожкам мягкими козловыми сапожками, сходились в думские собрания гласные. В большом зале заседаний рассаживались по мягким "курульным" креслам. При обсуждении некоторых пикантных вопросов, как на театральное представление, приходила сюда публика - двести мест для нее отводилось на хорах, сорок - в низу зала, за барьером. Там же, за барьером, со временем поставили стол для представителей местных газет. На одной из стен зала висели портреты трех прежних думских деятелей - Байкова, Ткачева и Леванидова. Наблюдательному человеку эта троица не могла не показаться странной. Хотя бы тем, что ирония муниципальной судьбы свела на стенке двух смертельно враждовавших при жизни людей. Аккуратный, умеренный Леванидов при этом был не в счет. При жизни он ладил и с тем и с другим. Происходя из удельных крестьян Архангельской губернии, он благодаря родству с миллионером Максимовым сумел "выйти в люди". Остальное уж было делом его собственной предприимчивости. Он стал нотариусом, заводчиком, судовладельцем, "почтён" был избранием в городские головы, хотя, по всеобщему мнению, не подходил для этой должности характером - типичный представитель предусмотрительной и осторожной середины. Но Байков и Ткачев!.. Первый из них - отставной штабс-капитан из дворян Петербургской губернии, поселился в Ростове после Крымской кампании. Человек умный, образованный, энергичный, он скоро был замечен и избран городским головой. Под его руководством в деятельную "байковскую эпоху" начато было благоустройство города, проложены водопровод, канализация. Особенно же Байков радел о нуждах купечества - при нем появились биржа, общественный банк, гирловый комитет. Признательное купечество велеречиво называло его "преобразователем Ростова", но когда по ложному навету Байкова обвинили в растрате так называемого городского полукопеечного сбора и возбудили уголовное дело, купечество не шевельнуло в защиту его и пальцем. Дело за недоказанностью было прекращено, однако потрясение оказалось для Байкова чрезмерным. Он заболел, уехал лечиться в Тироль и там умер. Ростовская дума приняла на свой счет похороны, вывесила в зале байковский портрет, назвала его именем улицу, но когда вдова бывшего городского головы обратилась с просьбой о пенсии, - ей отказала. Одним из двух авторов злополучного доноса на Байкова был Ткачев - гласный думы, доктор медицины, личность весьма своеобразная. Доктор медицины был оригинал и скопидом. Случалось, что он отправлял за свой счет лечиться какого-нибудь бедняка, но для основной своей состоятельной клиентуры раз и навсегда установил единую таксу - за визит двадцать пять рублей. Деньги копил прижимисто, не позволяя себе и семье никаких излишеств. Накопив, построил большой дом, сдавал его в аренду, обложив при этом арендаторов еще и натуральным оброком. Булочник обязан был каждое утро посылать ему свежий пирожок. А уж с пациенток-купчих он не стеснялся брать любой натурой - и вареньем, и соленьем, и гусачками. В 1897 году Ткачев умер, оставив после себя почти полумиллионное состояние в недвижимости и процентных бумагах. Единственному наследнику - сыну Георгию было давно и твердо сказано: он получит самую малость. Так и вышло. В завещании, вскрытом после смерти, большая часть состояния отказывалась городу. Под свежим впечатлением от щедрого дара дума и решила повесить портрет Ткачева в зале, назвать Ткачевским бывший Острожный переулок*. Однако, поспешила. Ткачев-сын, служивший в городской управе, знакомый с наследственными делами, подал в суд и в конце концов оттягал себе львиную долю отцовских капиталов. *(Ныне Университетский.) Ну, а портрет что ж... Портрет Ткачева так и остался взирать со стенки на гласных... Дума действовала "медленно поспешая". После дневных коммерческих трудов с большой неохотой собирались гласные на вечерние заседания. В отчетах из думского зала то и дело встречаются похожие друг на друга примечания:
Иногда в связи с этим вносились предложения: - Облагать непосещающих собрания штрафом. А то и звания гласного лишать - есть такой закон... Гласные слушали и улыбались: полно пугать, не случалось еще такого в Ростове! Подремывали в удобных креслах, ожидая, когда председательствующий: снимет с шеи лорд-мэрскую цепь и скажет: - За поздним временем объявляется перерыв до завтра. Убедительно прошу, господа, не опаздывать.... Кое-кто благополучно дремал в течение всего избирательного четырехлетия. А и не дремал - все равно молчал. О гласном купце Дутикове, например, в одной из газет только и нашли сказать: "В думе не выступает. Образ мыслей неизвестен..." О другом - купце Горбунове - тоже не больше: "В думе осторожен. В прениях не участвует..." Не случайно среди характеристик, дававшихся ростовской думе, встречалась и такая: "Сия почтенная дама имеет большую склонность к сонливости, от скуки часто ловит мух..." Но перед выборами сонливость как рукой снимало. Тут все приходило в движение. Оживали старые и возникали новые, временные, блоки и фракции, начиналась закулисная обработка избирателей. Благо их, просеянных через сито имущественного ценза, было до ничтожности мало. Из ста двадцати тысяч человек населения города в избирательный список 1900 года было внесено лишь 1724 человека, в список 1904 года - 2100 человек. "Две тысячи сто человек, писала местная газета, будут призваны к отбыванию выборной повинности.... Две тысячи сто счастливчиков, домовладельцев и коммерсантов. Господа избиратели!.." Немногим больше стало их и в последующие годы.. Все тот же неодолимый стоял на пути к избирательным урнам барьер - имущественный ценз. Однако он не мешал кой-кому иметь и по два голоса - свой и торговой фирмы. Выборы начинались с общего собрания избирателей. На нем подавались записки с именами кандидатов в гласные. А потом уже шла баллотировка шарами: белый шар - за избрание, черный - против. Кандидаты бывали обычно люди, привыкшие к думским креслам. Но иногда пытали счастье и фигуры помельче, из тех, о ком говорили: "Готов баллотироваться на все платные городские должности, до повивальной бабки включительно..." Этим-то чаще всего и грозило быть "прокаченными на вороных", "забросанными черняками", или, что то же самое, "пущенными на дрожжи". Все зависело от того, понравится ли претендент ведущей группе избирателей - тем, кто приходил голосовать. Подавляющее большинство - мелкие и средние лавочники, такого же ранга домовладельцы - от голосования уклонялись. Простейший экономический расчет предупреждал: "Ага, приглашают! А баллотировка-то в будний день, в десять утра. Тут тебе как раз самый покупатель идет, а ты в думе шарами будешь баловаться. Да провались они, выборы эта, если из-за них свою выгоду упустишь. Без меня обойдутся..." И лавочник не шел. И один, и другой, и третий. Голосовали те, у кого при "деле" были управляющие да приказчики. Голосовали, переголосовывали. Не удавалось в первом туре положенному числу кандидатов получить большинство голосов, - проводился второй тур, а то и третий. А в 1905 году даже три тура баллотировки результата не дали - вместо шестидесяти человек было избрано двадцать восемь. По распоряжению министерства внутренних дел думу до минимальных двух третей законного состава пополнили "назначенными". В итоге все равно получилось тридцать семь: кое-кто сложил с себя звание гласного. В Ростове острили: "Недоношенная дума!.." Итак, кандидатов в гласные выдвигали тузы, или, как говорили, "опирающиеся на кредитные устои". Голосовали они же. А кого выбирали? Разумеется, тоже тузов. Для многих из них место гласного было чуть ли не пожизненным.
А вот - о "недоношенной думе" 1905 года: "Из 37 гласных - только пять новых... Преобладает солидное именитое купечество, владельцы крупной недвижимости (23 человека). Далее идут гласные, к купеческому сословию не принадлежащие, но, однако, явно к нему тяготеющие, обладающие большими капиталами и доходными домами..." Дума была именита и бородата. Молодые редки - только "известных фамилий", за кого предстательствовала отцовская коммерческая репутация. Женщин, разумеется, и быть не могло - они даже права голоса не имели. Главное, а зачастую и единственное, достоинство гласных думы было - капитал. Умел человек нажить - значит достоин. Все остальное не имело значения, в том числе и грамотность. Из состава думы 1897 года тридцать один человек в графе "образовательный ценз" указывал: домашнее... Что это такое - домашнее образование, объяснить толком никто бы не взялся. В пятом году "домашнее" уже бралось в кавычки и пояснялось: из двадцати гласных, получивших "домашнее" образование, трое - полуграмотны... На этой почве иногда случались минутные неприятности. В том же пятом году избиралась "особая комиссия" для составления общего кандидатского списка. В нее предложен был любитель церковного обихода, представитель рижской фирмы, торговавшей гарным маслом*, гласный Лиждвой. Из зала послышались реплики: "Надо прежде убедиться, грамотен ли Лиждвой!.." *(Масло для лампадок перед иконами, называвшееся также деревянным маслом и лампадным.) Бестактный вопрос, конечно, замяли: грамотность - дело личное, к думе касательства не имеющее. Мало ли сидело рядом с Лиждвоем ему подобных. Был же еще и купец Костин, юмористический элемент в думском зале, который наподобие замоскворецкой купчихи боялся всего на свете, требовал не устраивать заседаний по тринадцатым числам и понедельникам и ругательски ругал людей с образованием: "Интеллигенты!.. Юристы!.. От них доброго не жди, они доведут!.." Еще одного такого же деятеля запечатлела газета "Приазовский край" в фельетоне "Курьезная претензия" Н. И. Розенштейна, выступавшего под псевдонимом Пикквик. " - Зачем вы, господин Пикквик, употребляете в своих "Злобах дня" оскорбительные выражения по адресу почтенных людей? - Какие выражения? - Да вот вы недавно назвали одного гласного думы гуманистом. Разве же так можно? Ведь это заслуженный человек, первой гильдии купец и потомственный почетный гражданин... - Но откуда же вы взяли, что слово "гуманист" - оскорбительное слово? - Ну, уж оставьте! Вы в самом деле думаете, что мы, коли не учились в гимназиях да университетах, так, значит, и совсем невежды?.." "О, sancta simplicitas!*", - восклицал умиленный подобной наивностью Пикквик-Розенштейн. *(О святая простота! (Лат.).) А "деятель" из купцов довольно щурился: уел-таки грамотея-писателя. Насмешка над неграмотностью до купца не доходила - слишком он был толстокож. Да и стоило ли обижаться? Для большинства это было предметом гордости: университетов не проходил, а положения вон какого достиг! Там, где ему требовалось, купец был отнюдь не simplicitas. Да и в думу он шел не для одного почета, а прежде всего ради "дела" своего. И дремал там, как та сказочная девка-Триглазка, у которой два глаза спали, а третий бодрствовал и все примечал. Избранный в гласные благодушно принимал присягу верой и правдой служить городским интересам. Отчего и не послужить, хотя, право, скучное дело. К чему радетельское рвение, пока корысти нет? Так, в частности, через пень-колоду много лет дебатировала дума вопрос о речке Темернике. Как ни требовали, городские интересы, дело с места не сдвинулось. Темерник захирел на глазах у ростовчан. Еще ходили в городе изустные рассказы о том времени, когда после неудачного прутского похода русских войск небольшая, но полноводная река была пограничной между Россией и Турцией. Вспоминали более позднее время: именно в устье Темерника Петр I устроил верфь для ремонта Азовской флотилии, и военные суда с осадкой в полсажени и более свободно поднимались по реке на три-пять верст. Здесь была главная стоянка русского флота, готовившегося к взятию Азова. Но прошло столетие с небольшим, и Темерник превратился в зловонную канаву. Поработало, конечно, и время. Сказалось уничтожение лесов, но больше всего повинны были те, кто загубил реку во имя личной выгоды. Особенно пагубной оказалась близость к Темернику построенных в семидесятых годах XIX века трех железных дорог, бравших начало в Ростове: Владикавказской, Юго-Восточной и Курско-Харьковско-Азовской, переименованной затем в Екатерининскую. Б реку сбрасывались и смывались вся железнодорожная грязь и копоть, угольный шлак паровозов, нефтяные отходы. Владельцы дорог - акционерные общества - рассматривали реку как естественное канализационное русло, не требовавшее к тому же никаких денежных затрат. Позже, также в целях экономии "своих кровных" денег, принялись загрязнять реку и ростовские фабриканты. Они не только сбрасывали в нее отходы, но и перегораживали русло плотинами, чтобы создать запас воды для технологических целей. Потребовалась вода для гвоздильного завода Панина, - и владелец его без долгих размышлений соорудил на реке запруду. То же самое сделал и бумажный фабрикант Панченко. Главное - дешево, без убытка для своего кармана. Несколько лет городская дума осторожно и деликатно вразумляла Панина и Панченко, но заставить их поступиться дармовыми запрудами так и не решилась. И не мудрено - оба купца-заводчика были влиятельными думскими гласными. Как же могла дума пойти против "своих"? А потом появились запруды и в верховьях Темерника. Сооружал купец дачу и, разумеется, соображал: что за дача без пруда? А рядом бесплатная благодать - река. Вот мы ее перегородим и будет полное удовольствие. Так и мельчала, застаивалась, грязнилась из года в год полноводная некогда река. И каждое лето, когда зловоние становилось особо невыносимым, в думе начинались дебаты об "урегулировании" Темерника. Но, как замечалось в стихах же: В собраньях думы прения ведутся, Работает исправно там язык. Слова текут, бесплодно льются, льются, Их поглощает жадный Темерник... "Скука! - зевал в ладонь купец-гласный, слушая словопрения на городские темы. - Поскандалил бы кто-нибудь, что ли..." И к вящему удовольствию думского собрания это иногда случалось. То вцеплялись друг в друга два присяжных поверенных - барственный, осанистый Севастьянов и член управы из донских дворян с мефистофельской бородкой Кирьянов. Красноречиво и злобно изобличали они один другого в злоупотреблениях городскими финансами. Говори после этого, что ворон ворону глаз не выклюнет. Два верноподданнических столпа, два до мозга костей черносотенных ворона поливали друг друга грязью так, что гласные от удовольствия крутили головами и гудели в бороды: "Жарь его, жарь! Вот здорово, вот потеха!.." И долго с удовольствием комментировали после: "Ну и свалка была!.. Кирьянов-то, ха-ха-ха, сначала покраснел как рак, опущенный в кипяток, а потом затрясся и позеленел, как нечистый дух перед заутреней..." То вскакивал с места и яростно нападал на городскую управу врач Целица, а на хорах его поощряли: "Браво, Целица!.." Заслышав крики посторонних, бежал на хоры экзекутор* управы Борисенко, наводил порядок. *(Чиновник, наблюдавший за порядком.) То зачитывалась жалоба на высокомерие Севастьянова, который-де в предыдущем заседании кровно обидел гласного Целицу, а с ним вместе всех членов кладбищенской комиссии (была и такая!): "Возражая гласному Целице, гласный Севастьянов, между прочим, сказал, что он не то, что Целица, и состоит членом в разных комиссиях, а Целицу можно избрать разве в одну только кладбищенскую комиссию. Таким неуместным и несправедливым выражением г. Севастьянов оскорбил нас, нижеподписавшихся, так как дума, учреждая кладбищенскую комиссию, несомненно, рассчитывала на необходимость и полезность ее членов, но ничуть не для насмешек господ Севастьяновых. Слагая с себя звание членов комиссии, А. 3. Дончиков, И. И. Караваев, И. С. Дымников, И. М. Сафонов, С. С. Нецветайленко и Н. И. Панин просят доложить их заявление городской думе..." Вопрос о комиссиях, кстати говоря, веселил думу не раз. Комиссий было больше десятка, и казусов хватало. Комиссия с затейливым названием "О пользах и нуждах", учрежденная в 1903 году, позабавила всех своей никчемностью. Год спустя на запрос одного из гласных, что сделала комиссия, ее председатель чистосердечно ответил: "Ничего... А как вы полагаете, что она должна делать?.." Так и осталось неясным, для чего комиссию создавали. В 1904 году дума долгое время развлекалась "инцидентом с журналистами". Собственно, весь инцидент касался лишь одного журналиста - думского референта "Приазовского края" Дирдовского. Из-за него и журналистский стол вынести из зала за барьер распорядился городской голова Горбачев, разозленный личными нападками газеты. Дирдовский же, невзирая на запрет, вошел за загородку, где были места гласных. Его вывели с помощью полиции. Городской голова распорядился вообще не допускать Дирдовского в заседания, а мировой судья приговорил журналиста "за нарушение порядка" к штрафу в шестнадцать рублей. Приговор отменил только сенат, а за коллегу из провинциальной газеты вступилась столичная пресса. Юмористический журнал "Будильник" изобразил Горбачева в виде упитанного китайского идола и напечатал такой текст: "Странные вещи происходят в ростовской думе! Если г. Горбачев не терпит никакой критики, то ему бы не ростовским головой, а китайским идолом быть надлежало. Это было бы более подходящее для него амплуа..." Журнал "Стрекоза" на изгнание из ростовской думы журналиста откликнулся басней "Печать и бургомистр". Какой-то бургомистр, не в меру своевольный, Печатью местной недовольный, Швейцару, из солдат, строжайше приказал Отнюдь не допускать беднягу в думский зал. "Пускай-ка посидит на хорах! Со злобой молвил он во взорах. - Туда ее. Поближе к паукам. Чтоб знала, как перечить нам. Посмотрим, хорошо ль ей будет слушать там!" "Эх, сударь мой! Поверь, не в этом дело! - Швейцар ему ответил смело, - Тебе ль еще не знать Проказницу печать? Она у нас, нет спору, небогата, Да уж куда как таровата! И нюх, И слух, И глаз у ней не нашего, свет, брата! Какой же толк, подумай, в том, Что над собой под потолком Ты посадил ее, да власть свою превысил? Печать ты этим лишь возвысил, А сам остался ни при чем!.. Ты хоть и мастер врать в собраниях ратуши, И резкий голос твой звучит внизу ясней, - Зато ведь сверху ей Твои ж теперь виднее уши". ...Но как же менялись гласные, чуя поживу для себя лично! Безучастия как не бывало, сонливости - ни в одном глазу. Не с ветру говорилось: на дне каждого думского запроса ищи личный осадок... Дума скопом блюла пирог городских интересов, пока от него нельзя было урвать единолично. А когда это становилось возможным - тут уж всяк сам по себе не зевай! Оказалась как-то на попечении городской управы свободная арендная статья - два дома по Большой Садовой улице, в которых некогда располагалась почта. Статья не очень доходная, и охотников на нее долгое время не было. Наконец вызвался гласный - купец Чурилин: "Во внимание к затруднительному положению управы так и быть, возьму..." Снял дома в аренду по "божеской цене", а через день сдал их другим арендаторам, сорвав с них вдвое больше. В управе только повздыхали: "Ловок! Но не подкопаешься, все законно. Хотя, с другой стороны, как-то не очень удобно: гласный - это же радетель городских интересов..." Тогда же, на стыке веков, обнаружен был ряд недоимщиков за пользование городской землей. Юрисконсульт управы Горев представил список, в котором задолжниками - и не на малую сумму - значились тот же Чурилин, Елпидифор Парамонов, греческоподданный купец Вальяно и другие им подобные. Им об этом деликатно напомнили - и только. Зато когда дошла очередь до взыскания недоимок с мелких торговцев, гласные разошлись вовсю, предлагали даже взыскивать по суду. В разгар прений поднялся с места "юмористический элемент" - гласный Костин. - Но если прибегать к таким строгостям, - начал он, - то я просил бы обратить внимание и на крупных арендаторов, в числе коих немало нашего брата, гласных. Насколько мне помнится, когда-то состоялось постановление думы, до сих пор не отмененное, о том, чтобы составлялись списки всех неисправных плательщиков и публиковались бы в газетах. - Да, такое постановление есть, Ефим Яковлевич, - подтвердил городской голова. - Вот я и прошу опубликовать имена крупных неисправных плательщиков, - с невинным видом закончил Костин. В ответ послышался смех, в думском зале наступило некоторое замешательство. С места внесли поправку: - Список составить можно, но публиковать не следует. - А может, напечатаем его в наших управских "Ведомостях"? - спросил городской голова. Это приняли уж совсем как шутку. Посмеялись и решили: не надо!.. Зачем выносить сор из избы? Но наибольшим единодушие бывало, когда речь заходила о требованиях рабочих, а тем паче об их политических выступлениях. Еще бы: тут уж чувствовал купец и промышленник, дело шло не о каких-то там временных проторях и убытках, а о попытках отнять у него все, ликвидировать и его самого, весь его класс в целом. Соответственной была и реакция. Она наиболее ярко проявилась в дни 1905 года. Каждый из гласных-предпринимателей в одиночку, а иногда и в сговоре с другими отражал, как мог, экономические требования рабочих. Вся дума в совокупности также безапелляционно отвергала политические претензии пролетариев. В мае по инициативе меньшевистской части городской социал-демократической организации в Ростове началась кампания за создание городской милиции. Идея была надуманно-либерального толка, половинчатая, нерешительная, но и в таком виде дума ее отвергла. Когда на думское заседание явилась делегация рабочих и представитель ее попросил слова, городской голова Горбачев прикрикнул: - Здесь не место для заявлений рабочих!.. Один из делегатов с достоинством оборвал его: - Ваше дело - не давать мне слова. Но меня прислали товарищи-рабочие, и я исполню их волю... Господа гласные не осмелились на большее, чем устные протесты, но едва оратор начал читать рабочую резолюцию, демонстративно покинули зал. Горбачев по телефону вызвал полицию. Однако она явилась поздно: рабочие уже ушли. И полицеймейстер Прокопович лично утешал и обнадеживал возмущенных думцев: - Жаль, не застали мы этих каналий. Мы бы с ними разделались славно. И осмелюсь заверить на будущее: в другой раз полиция уж не опоздает, будьте покойны-с!.. Вооружение рабочих, создание боевой дружины показывало, что дело идет к восстанию. И дума без дебатов одобрила вызов в город воинских подкреплений, выделила на ноябрь из городской кассы десять тысяч рублей для содержания двух батальонов пехоты и артиллерийской батареи. А затем под прикрытием войск гласные и вовсе осмелели. Двенадцатого декабря, в канун восстания, на чрезвычайное заседание думы были приглашены полицеймейстер Прокопович, окружной воинский начальник Макеев и начальник жандармского управления Карпов. Вопрос у думцев был самый жгучий: что намереваются предпринять власти? - Шрапнелью по митингам, господа! Шрапнелью! - провозгласил в ответ Прокопович. И дума от души аплодировала. Дума была с ним солидарна. Гласные тут же приняли воззвание к населению города, призывая его не подчиняться распоряжениям "незаконной кучки забастовщиков, именующих себя Советом рабочих депутатов", и заверяя, что противодействие Совету будет поддержано полицией и войсками. Но главная роль в подавлении восстания досталась не Прокоповичу, а полковнику Макееву. По его приказу на Темерник был обрушен артиллерийский огонь. Десятки людей в дни восстания были убиты, сотни ранены. Но у думских "отцов города" была своя, классовая мерка, они ликовали: наконец-то порядок наведен!.. Благодарное ростовское купечество, в том числе и гласные думы на радостях поднесли палачу-полковнику украшенную драгоценностями икону-складень и адрес "в знак выражения признательности за успокоение в городе, достигнутое им во время беспорядков в декабре". И принимая обагренными кровью рабочих руками эти подарки, Макеев ответствовал, что он "навсегда сохранит о гражданах Ростова самое лучшее воспоминание". С. Швецов. «В старом Ростове»
|
В начале прошлого столетия выстроил купец Максимов дом. Каменный, двухэтажный, каких в Ростове еще не было. Строил купец с пониманием, предвидя развитие Ростова. Вскоре Почтовая*, где поднялся дом, стала самой оживленной улицей, а перекрестье ее с Николаевским переулком - признанным центром города. Позади дома шумел людским говором Старый базар, низ здания сняли в аренду под лавки торговцы. А верхний этаж облюбовала для себя городская администрация - мещанская управа, сословный и сиротский суд**. Здесь же потом разместилась и городская дума***.
