Проверка на прочность

В редакцию «Ростова официального» приходят письма с откликами на наши предыдущие публикации. Вот одно из них: «Уважаемая редакция! Когда я читал в вашей газете историю судьбы ростовского паренька Фёдора, спасшего мальчика Юрика в лагере смерти, то в горле от волнения стоял ком. Многое мне в тот момент вспомнилось. Вернее, этого я никогда не забывал», — пишет Евгений РЫЛЬКОВ. Евгений Прохорович решил поделиться с читателями «Ростова официального» воспоминаниями своего военного детства, считая: «Люди должны знать о простых маленьких буднях той большой страшной войны».

В этом январе мне исполнилось 75 лет. Я дитя войны. Мне было шесть лет, когда началась война, и 10 — когда она закончилась. Во время первой оккупации Ростова в 1941 году меня с бабушкой Катей отправили в село Синявка (ведь в селе было легче прожить). Там мы жили у тётушки Раи, у которой было своих двое детей.

Мама с младшей сестричкой Ларочкой остались в Ростове.

Зарабатывали папиросами

Вскоре Ростов был освобождён, а Синявка и Таганрог оказались под немцами. Осенью за мной и бабушкой пришёл пешком дедушка Федя, и мы своим ходом отправились по шпалам в Таганрог, где была их квартира. Хорошо помню ржавые рельсы и как пробивается трава между шпалами. Несли с собой, в том числе и я, какие-то продукты.

Как мы выжили в Таганроге зимой 1941-1942 года — известно только Богу. Постоянно хотелось кушать. От голода мы стали опухать. Готовили еду изо всего, что было хоть чуточку съедобно. Как-то дед принёс домой свиную шкуру. Бабушка варила её очень долго — раз десять доводила до кипения, чтобы был хоть какой-то навар.

Я нашёл свой способ помочь. Собирал окурки на улице, идя следом за курящими солдатами и офицерами. Потом отдавал их деду. Он вытряхивал табак, делал папиросы и продавал на базаре. В день получалось от пяти до десяти штук папирос, для нас это было что-то — на это мы могли хоть как-то существовать.

Хоть время было и трудное, но мальчишка всегда остаётся мальчишкой. И во мне было пацанское озорство. Как-то скрутил «козью ножку» из бумаги, насыпал в неё шелухи от семечек и тайно закурил за комодом. Бабушка увидела — и в слёзы: «Женечка. Что же ты делаешь? Мы ведь с голоду умираем, а ты решил отравиться? Что я скажу твоей маме, если ты умрёшь?». Я прижался к бабушке, и мы заплакали вдвоём. Я пообещал своей бабушке, что никогда не буду курить, и это своё обещание держу до сих пор.

Голод не отпускал нас

Когда приехала мама и забрала меня домой в Ростов, не было ни одной женщины в нашем дворе, которая не позвала бы меня к себе, не накормила, не порасспрашивала, как там было в Таганроге. Они делали это из самых благих побуждений, но мама просила их меня не кормить, так как я мог есть даже будучи сытым — мне казалось, что чувство голода не оставляет меня.

Жили мы в доме на улице Красноармейской между переулком Семашко и Газетным, у Табачной фабрики. В Ростове тоже было несладко. Женщины с детьми выживали, кто как мог. У моей мамы была ручная мельничка. Мы покупали крупную соль. По очереди с мамой мололи её и уже мелкую продавали на базаре. Между тем Ростов уже второй раз захватили немецко-фашистские оккупанты.

Простой героизм ростовчанок

В ночь на 13 февраля 1943 года Советские войска освободили Ростов. Мы с двоюродным братишкой Юрой (было нам по восемь лет) побежали встречать наши войска, надеясь встретить там своих отцов. Ведь отец мой, как и многие наши соседи, на второй месяц войны был призван в армию. Отца мы не нашли.

Но, вернувшись домой, увидели незнакомого гостя. Откуда он взялся? И тут мама рассказала нам такую историю, из-за которой мне, собственно, и захотелось написать вам в редакцию. Я решил, что нужно обязательно рассказать о героизме простых ростовских женщин, оставшихся безо всякой поддержки выживать с детьми в то трудное время.

Но сначала несколько эпизодов, запечатлевшихся в детской памяти.

Женщины с детьми сидят в подвале дома. В город пришли немцы. Страшно. В дверях появляется немецкий солдат. На ломанном русском спрашивает: «ЮДЕ есть? Если спрятали и не выдадите — всем расстрел!». Ни одна женщина не выдала тётю Бэтту, которая с двумя детьми сидела вместе с нами. Все сказали, что нет.

Другая история. В здании Табачной фабрики немцы держали наших солдат, военнопленных. И вот однажды зимой наша соседка тётя Лена Якуничева напоила полицаев, часовых. Ключи заранее подобрали, и тётя Лена освободила пленных. Женщины нашей улицы разобрали мужчин по домам. Делали это тайно, не говоря даже своим детям. Наша мама спрятала бежавшего солдата под кровать, за чемоданы. У нас была комнатка площадью 12 метров, где стояли по краям две кровати, стол посередине, шифоньер и печка. Помню, однажды ночью раздался стук в окно. Потом в дверях появился фашист и осветил фонарём нашу крохотную комнатку — что-то или кого-то искал. Никого не нашёл и убрался восвояси. Даже мы с сестрой не догадывались, что у нас под кроватью кто-то живёт.

И вот ночью 13 февраля все бывшие пленные вышли из подполья и ушли опять воевать на фронт.

Никто из тех женщин не называл свой поступок подвигом, хотя каждая из них рисковала не только собой, но и своими детьми. Для них было естественно так поступить. И когда я уже подрос, подумал: ведь это и был самый настоящий подвиг с их стороны. В тяжёлые годы люди проверяются на прочность: то ли ты человек, то ли дерьмо. К счастью, могу сказать, что за годы войны я встретил гораздо больше настоящих людей.

Выжил благодаря игрушкам

Наш отец попал в плен во время наступления наших войск под Харьковом, которое было организовано очень непродуманно. Он попал в лагерь и работал на металлургическом заводе в Эльзасе. Отец мой был мастеровой, до войны работал на мебельной фабрике имени Урицкого. В плену он приспособился делать игрушки — детские швейные машинки из дерева. Игрушки он обменивал на еду, может, и выжил благодаря этому.

И вот однажды он зашёл в дом к немецкой хозяйке, а там сидят за столом два немецких офицера. Один фронтовик — с повязкой на глазу, а другой, в чёрной форме, — гестаповец. Их мать объяснила им, что русский принёс игрушку. Отца пригласили за стол. Немец, уже повоевавший в России, немного говорил по-русски. Расспросил отца, откуда он, про семью. Сказал, что ранение получил как раз в Ростове, что город у нас красивый.

Отец так волновался, что ощущал себя ни живым, ни мёртвым. Вдруг фронтовик пригласил моего отца за стол и налил ему полный стакан водки. Его брат, гестаповец, от удивления чуть не подавился, но смолчал. Отец водку выпил — а куда было деваться? Хозяйка дала ему за машинку хлеба и сала. Немец, вернувшийся с фронта, сказал, чтобы отец не убегал из лагеря, мол, попадёшь в гестапо, а там бывают очень плохие люди. Вот такой случай — всё почти, как у Шолохова в «Судьбе человека».

Где лагеря, а где Караганда

Освободили моего батю вместе со многими другими военнопленными американцы. Они предупреждали: не возвращайтесь в Советский Союз — вас ждут лагеря. Но как отец не мог вернуться — там же дом, семья... А в итоге его отправили работать на шахту в Караганду. Только в конце 1946 года он вернулся в Ростов. До 60-х годов толком не мог никуда трудоустроиться. Был, как заклеймённый... И только позже отношение к таким, как он, изменилось.

...Дети войны изо всех сил старались помогать взрослым. На мне, восьми-девятилетнем мальчонке, лежала обязанность отоваривать продуктовые карточки, добывать дрова и уголь для печки. Пока мама была на работе, я старался сам молоть соль и частенько ходил на Старый базар продавать её. Женщины-торговки обычно заступались за меня, если кто-то пытался меня обидеть и обобрать. Стыдитесь, мол, у пацана отец на фронте, мать работает. Помогало.

Думаю, из таких маленьких эпизодов жизни каждого из нас и складывалась история страны того времени.