Почему комиссары ходили в кожанках?

Во всех фильмах, романах, на плакатах, в стихах и песнях красные комиссары изображаются непременно в чёрных кожаных куртках. Брюки, фуражки, сапоги - всё кожаное!

Читаем у Шолохова: «Сразу видать, что комиссар: весь в чёрну кожу залез». Внешне эти господа-товарищи могли бы напоминать чёрных эсэсовцев в чёрных кожаных плащах, если бы не широкие плебейские физиономии и не криво налепленные звезды на фуражках.

Так вот кожанки эти комиссары любили потому, что С НИХ ЛЕГКО СМЫВАЕТСЯ КРОВЬ!

Красные ходили вечно забрызганные кровью, поскольку им очень много приходилось расстреливатьI Простые же солдаты-расстрельщики, которые не могли разжиться комиссарскими кожанками, имели полы шинелей пропитанные кровью до того, что шинели меняли свой цвет с серого на рыжий! От этих шинелей исходил характерный кислый запах крови и мертвечины, о чём пишут Аркадий Аверченко и Тэффи (Н.А. Лохвицкая). Сохранились свидетельства о том, как красноармейцы после расстрелов отмывали свои сапоги от крови жертв, задирая ноги в рукомойник. Причём иной раз проделывали это в домах тех людей, которых оны перед этим расстреляли.

В общем и солдаты и комиссары ходили по колено в крови не только в переносном, но и в буквальном смысле этого слова!

Иначе у них не получалось, потому что все расстрелы производились с близкого расстояния и брызги крови и частицы мозгов обильно летели прямо на одежду и в красные от самогона рожы карателей. Тем более, что тогдашние винтовки и наганы отличались излишней убойной силой.

Стрелять приходилось вблизи ещё и потому, что расстрельные команды были вечно пьяны. А пьяны они были потому, что нервы не выдерживали. Ведь расстреливать приходилось много и каждодневно.

«Качество» этих пьяных расстрелов было низким. Нередко оставались «недостреленные»-недобитые. Когда читаешь биографии участников Гражданской войны, то натыкаешься, что вот такой-то или такая-то были под расстрелом, а после выбрались из ямы с трупами. Об атом есть упоминание даже у таких хохмически-юмористических писателей, как И. Ильф и Е. Петров.

А вот у педантичных гитлеровцев такой «брак» был исключением. Хотя крови и у них было не меньше.

Впрочем, в ЧК придумали способ совершенно бескровного расстрела! Он подробно описан в известных «Одесских рассказах» Исаака Бабеля (между прочим, убеждённого коммуниста). Упоминается этот способ также у советского писателя Алексея Толстого. Мне сперва было непонятно, почему это у Алексея Толстого встречаются сцены, где расстрельщик, доставая наган, говорит жертве. «А ну давай, пошёл в сортир...» Причём гут сортир7

А вот причём: чтобы расстрелять «без крови»!

Это когда жертву вели в туалет, заламывали руки и совали лицом в унитаз. На затылок клали мокрую тряпку и затем в этот затылок стреляли из маломощного револьвера «бульдог», который не разносил череп, подобно «маузеру», a лишь оставлял в голове аккуратную дырочку. Потом труп, ещё дергающийся в последних конвульсиях, терпеливо держали над унитазом, ожидая пока вся кровь в него стечёт. Унитаз, естественно, промывали. Потом оставалось только дотащить труп до окна туалета и перебросить через подоконник в машину или телегу с опилками. В результате нигде ни капли крови! Можно было не надевать настохреневшую кожанку и не отмываться от брызг крови и мозгов. Так что общественный туалет в государственном советском учреждении играл роль ещё и расстрельной комнаты! Bот так!

И все же этот способ в глазах чекистов имел один существенный недостаток - очень малую пропускную способность. А ведь расстрелы во времена «военного коммунизма» шли как на конвейере. Надо было успевать. Вот и приходилось не расставаться с чёрной кожанкой.

Так что, граждане, когда смотрите фильмы про революцию, знайте для чего эти романтические «чёрные кожанки»!

Кстати, большевики их не придумали и не сами шили. Всё это ворованное или грабленное или заимствованное, как и всё у ранних большевиков. Чёрные кожанки изобрели ещё в царской армии как спецодежду исключительно для служащих бронедивизионов, лётчиков, механиков и т.д., чтобы они не ходили перепачканными в машинном масле. Большевикам кожанки потребовались, чтобы не ходить перепачканными кровью! Чувствуете разницу?!

Большевики, исполняющие роль палачей, делились на идейных и безыдейных. Безыдейным было проще. Они не мучались рефлексией, не страдали переживаниями. Вместо этого они обзаводились тайными нательными поясами, набитыми царскими империалами и золотыми зубными коронками. Простые солдаты тоже не брезговали коллекционированием коронок. После каждого расстрела они прыгали в яму с трупами, чтобы прикладами или просто булыжниками грубо выбивать золотые зубы из челюстей «тилихентов». Эта зубодробиловка поощрялась руководством, если золото сдавалось в казну пролетаркой власти, и преследовалось, если солдаты прятали золото на себе. Чаще всего каратели большую часть добытого золота демонстративно отдавали государству, и меньшую припрятывали на чёрный день.

Идейные же большевики страдали «совестью». У некоторых начинала ехать крыша из-за того, что приходилось убивать женщин, детей и представителей своего же брата-рабочего или простого «трудящего» казака.

Страдания одного такого чекиста-идеалиста описал Шолохов в «Тихом Доне». Звали этого совестливого палача Бунчук. Партия большевиков послали его «на работу», а именно: «физически уничтожать контрреволюционеров» из числа жителей Ростова и ГниловскоЙ станицы. У Бунчука были расстрельная команда из шестнадцати человек. Убивали людей в овраге «на третьей версте» за Ростовом группами по пять и по десять человек.

«Почти ежедневно в полночь вывозили за город на грузовом автомобиле приговорённых, - пишет Шолохов, - наспех рыли им ямы, причём в работе участвовали и смертники и часть красногвардейцев.

Бунчук строил красногвардейцев, ронял чугунно-глухие слова:

- По врагам революции… и взмахивал наганом - пли!..

За неделю он высох и почернел, словно землёй подёрнулся, Провалами зияли глаза, нервно мигающие веки не прикрывали их тоскующего блеска.,. Однажды Бунчук вернулся, как всегда, за полночь. Анна открыла ему дверь спросила:

- Ужинать будешь?

Бунчук не ответил. Пьяно шатаясь прощён в свою комнату и, как был в шинели, сапогах и шапке повалился на кровать. Анна подошла к нему, заглянула в лицо. Глаза его были липко зажмурены, на оскаленных плотных зубах искрилась слюна, редкие, вывалявшиеся от тифа волосы лежали на лбу мокрой прядью.

Она присела рядом. Жалость и боль когтили её сердце. Спросила шепотом:

- Тебе тяжело, Илья?

Он стиснул её руку, заскрипел зубами, отвернулся к стене. Так и уснул, не сказав ни слова, а во сне что-то невнятно и жалобно бормотал, силился вскочить. Она с ужасом заметила и содрогнулась от безотчетного страха: он спал с полузакрытыми, заведёнными вверх глазами, из-под век воспалённо блестела желтизна выпуклых белков.

Уйди оттуда! - просила она его наутро, - Илья! Сгинешь ты НА ЭТОЙ РАБОТЕ.

Замолчи!.. - крикнул он, моргая побелевшими от бешенства глазами.

Не кричи. Я обидела тебя?

Бунчук потух как-то сразу, словно криком выплеснул скопившееся в груди бешенство. Устало рассматривая свои ладони, сказал:

- Истреблять человеческую пакость грязное дело. Расстреливать, видишь ли, вредно для здоровья и души... Ишь ты... - в первый раз в присутствии Анны он безобразно выругался. - На грязную работу идут либо дураки, либо фанатики. Так что ли? Всем хочется ходить в цветущем саду, но ведь - черт их побери! - прежде чем садить цветики и деревья, надо грязь счистить! Удобрить надо! Руки надо измазать! - повышал он полос, несмотря на то, что Анна, отвернувшись, молчала. - Грязь надо уничтожить, а этим делом брезгают!... - уже кричал Бунчук, грохая кулаком по столу, часто мигая налитыми кровью глазами…

Я не уйду с этой работы! Тут я вижу, ощутимо чувствую, что приношу пользу! Сгребаю нечисть! Удобряю землю, чтоб тучней была, плодовитей! Когда-нибудь по ней будут ходить счастливые люди... Может, сын мой будет ходить, какого нет... Он засмеялся скрипуче и невесело. - Сколько я расстрелял этих гадов... клещей. Клещ это насекомое такое, в тело въедается... десяток вот этими руками убил... - Бунчук вытянул вперед сжатые, черноволосые, как у коршуна, когтистые руки. Роняя их на колени, шёпотом сказал: — И вообще к чёрту! Гореть так, чтобы искры летели, а чадить нечего…. Только правда, я устал… Ещё немного и уйду на фронт... ты права...

Aнна, молча слушавшая его, тихо сказала:

Уходи на фронт или на иную работу... Уходи, Илья, иначе ты... свихнешься.

Бунчук повернулся к ней спиной, побарабанил в окно.

- Нет, я крепок… Ты не думай, что есть люди из железа. Все мы из одного материала литы... В жизни нет таких, которые не боятся на войне, и таких, кто бы, убивая людей, не носил, -- не был нравственно исцарапанным. Но не о тех, с погониками, болит сердце... Тe - сознательные люди, как и мы с тобой. A вот вчера пришлось в числе девяти расстреливать трёх казаков… тружеников… Одною начал развязывать... - голос Бунчука становился глуше, невнятней, словно отходил он всё дальше и дальше: - Тронул его руку, а она, как подошва... чёрствая… проросла сплошными мозолями... Чёрная ладонь, порепалась… вся в ссадинах... в буграх,., - Ну, я пойду,-резко оборвал он рассказ и незаметно для Анны потёр горло, затянутое, как волосяным арканом, жёсткой спазмой».

Что интересно в этом отрывке? Здесь замечательно отношение героев Шолохова к убийству соотечественников, как к «работе», пусть грязной, вредной, тяжёлой, но всё-таки «работе».

Вo-вторых, интересное оправдание даёт своей работе» сам товарищ Бунчук. Он несколько раз повторяет, что «удобряет землю». Если быть точным, то наш совестливый большевик удобряет землю человеческими трупами! Этакий заботливый агроном!

А ещё видно, как Бунчуку все-таки жалко убивать своих казаков, ибо он сам казак по происхождению.

Шолохов, как мне кажется, несколько недолюбливает Бунчука. Если на расстрелах этот идейный человек душевно страдает, то дальше автор и вовсе немилостив к своему герою. Бунчук у него то от тифа едва не загнулся, то жену любимую навсегда потерял. А под конец он оказывается брезгливо расстрелянным своими же казаками за палаческую службу у «краснозадых». Непонятно вообще, зачем этот человек прожил такую короткую, нелепую и страшную жизнь,..