«Военный коммунизм» как эксперимент на людях

Мы уже несколько раз употребляли термин «военный коммунизм». А что это такое? Пора разобраться поподробнее. Эго совершенно небывалое в мировой истории экспериментальное общество. Так что эксперимент этот проводили на населении…

Суть нового порядка была в том, что теперь вместо денег и рынков было введено «прямое коммунистическое распределение». Сначала людей грабили (официально «обобществляли и экспроприировали»). Во всех дворах и многоквартирных домах составлялись «домовые комитеты» во главе с «управдомами», но не теми безобидными, что сейчас, а странными зловещими грабителями, задача которых гуртом ходить по квартирам и отбирать все «излишки» продуктов, мебели и вообще ВСЕГО что они сами сочтут нужным!

Ограбленное сносилось, свозилось, стаскивалось в один огромный склад, именуемым «социалистическим pacпределителем». А уже оттуда советские граждане по ордерам, справкам и направлениям могли получить тот или иной продукт питания или «промтовары». Учитывалось и распределялось абсолютно всё. Не только, скажем, ботинки, но и отдельно шнурки для ботинок. Отдельно иголки и отдельно нитки. Распределителей было несколько по городу. Самый богатый распределитель был в «Палас-Отеле» и в соседнем «Доме Анархии». Эти распределители охранялись пулеметами. Разумеется, богатства, сосредоточенные там, не шли ни в какое сравнение с распределителями, предназначенными для обычных пролетариев. В этих «комиссарских» распределителях непонятно зачем висели даже бальные платья и веера из страусовых перьев.

Одновременно с этим декретом о «государственной монополии на торговлю» любое частное торгующее лицо объявляется спекулянтом. Запрещена вся частная торговля. Закрыты базары. Всем торгующим и меняющим грозил «административный расстрел». Конечно, базары и толкучки все равно стихийно возникали то там, то здесь. Голодные профессора торговали спичками. Крестьяне меняли у городских мещан швейную машинку на мешок муки. Вдова спешила сбыть свою последнюю ценность - обручальное кольцо. Этих несчастных людей гоняли облавами и запирали в тюрьму, откуда партиями уводили на расстрелы.

«Почему запрещена торговля, даже мелкая? - недоумевая, спросите вы. - Ну какой от неё вред? Что за бредовая идея?»

Убеждённый большевик-ленинец в 1918 году на такой вопрос не моргнув глазом туг же отчеканил бы вам: «А вы что не понимаете?! Любой частный, даже самый мелкий торговец стихийно порождает капитализм. А проявления капитализма требуют решительной борьбы! И вообще, почему вы задаёте такие контрреволюционные вопросы? Кто вы такой?! Почему до сих пор не расстреляны?! Немедленно ар-р-рестовать!»

При «военном коммунизме» появилась ещё одна неприятная вещь.

С I января 1918 года было строго запрещено празднование Рождества и установление рождественской елки. За ёлочку можно было поплатиться «административным расстрелом», поскольку это считалось «поповской контрреволюцией»!

Православных батюшек за освящение пасхальных яичек тоже расстреливали. Появился декрет о том, что священнику запрещено выходить за порог храма в своем облачении. Его можно надевать только внутри. Запрещён колокольный звон. Он контрреволюционен, поскольку колокольный набат может послужить населению сигналом к антисоветскому восстанию.

По (Декрету о печати» от 27 октября 1917 годя все газеты, кроме коммунистических, закрыты, а редакторы впоследствии расстреляны или сбежали в колонне корниловцев. Из шестнадцати ростовских периодических изданий осталось четыре: центральная «Правда» и местные «Большевик», «Анархисг» н анархо-коммунистическое «Чёрное знамя» Это все. Читать в этих новых газетах было нечего. Они выпускались на очень плохой серой или жёлтой бумаге и сильно пачкали руки. Я сам пробовал листать их в архиве. Еле пальцы отмыл. Самое интересное в них — это каждодневные списки расстрелянных. Читая их, я сделал вывод, что большевики, в отличие от гитлеровцев, очень гордились своим террором. В остальном эти газеты крайне скучны, наполнены огромным количеством орфографических ошибок и примитивных лозунгов. Мне запомнились такие газетные стихи:

«Мы вольные дети широких степей. Не хочем, свободные, рабства.

И ржавое иго проклятых цепей утопим в крови генеральства.»

А ведь были ещё напечатаны стихи, ставшие потом народной песней. Проникновенные и трагичные, несмотря на всю наивную безграмотность. Слышал я и саму песню, записанную на древней пластинке. Вот она:

«Под громким разрывом гремучих гранат, отряд коммунаров сражался.

Под натиском белых наемных солдат в засаду жестокую попался.

Навстречу выходит седой генерал. Он суд объявил беспощадный.

И всех коммунаров предать приказал суровой, мучительной казни!

Мы сами могилу копали себе. Готова глубокая яма...

Да здравствует наша советская Русь. Да здравствует красное знамя!..»

В этой песне всё правда. И насчёт могилы, которую «сами копали себе», и про «суровую, мучительную казнь.». Ложь только насчёт «белых наёмных солдат». У белых вся армия была ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ. В неё вступали не из-за денег, а только из-за идеи - идеи «Единой и Неделимой России»! За это белогвардейцев иногда ещё называли «единомышленниками»...

Такова была «духовная жизнь» при «военном коммунизме».

И ещё: признаком военною коммунизма были принудительные массовые бесплатные «общественные работы» всего населения. На них гражданских людей, включая древних старичков, гоняли строем. Это рытье окопов или рвов для расстрелов, пилка и носка дров, уборка снега, расчистка железнодорожных путей, уборка трупов на улицах и т.п. Это тоже был вид социального эксперимента. Коммунисты хотели посмотреть на практике, насколько экономически эффективен массовый бесплатный принудительный труд?

А еще 9 мая 1918 года ввели «продовольственную диктатуру». Это означало, что каждый горожанин имеет право только на установленный «продовольственный минимум». Продукты питания выдаются централизованно по карточкам. Этот минимум таков, что позволяет едва существовать на грани голода. Многие больные люди (например, диетики и диабетики), старики и младенцы начинают умирать, как мухи. К началу лета 1918 года все продовольственные запасы съедены, включая лошадей и собак. Всё топливо сожжено, включая мебель и заборы. Слава 6oгу, что хоть лето наступило и тепло пришло...

Естественно, что вся «частная собственность на средства производства» была полностью запрещена. Проведена всеобщая национализация предприятий. Все заводы, мастерские, фабрики и фабрички стали собственностью государства, в результате чего они перестали работать. Прекратили дымить заводские трубы. Стало тихо в промышленных районах... Среди хозяев-фабрикантов преобладали отнюдь не паразиты и не кровососы, а наоборот дельные организаторы и трудоголики. Они любили не сколько деньги, сколько сам процесс труда. Они-то и оказались отлученными от своего любимого дела, выброшенными на улицу или просто расстрелянными руками разных «бунчуков». Как пример приведу судьбу одного из таких типичных промышленников-хозяев.

На углу Пушкинской и Газетного есть памятный знак в виде колокола. Все ростовцы его знают. Он установлен в честь колокольного заводика, который был здесь с 1810 года, когда ещё Пушкинская называлась Кузнецкой. Заводик изготовлял лучшие ь стране колокола, рецепт звучания которых утрачен. В 1890 году он был удостоен золотой медали Всероссийской промышленной выставки. Сейчас тоже много льют колоколов, да всё не то. Большей частью звучат они глухо и некрасиво, будто кто-то в рельсу бьёт. А в старину для лучшего звучания в состав колокольного металла вливали, не жалея, серебро не говоря уже о других секретах.

Заводик находился на месте нынешнего углового особняка. Перед революцией рядом с особняком развернулось уже сравнительно большое производство- - новый колокольный завод и фабрика медных изделий, наполнявших юг России подсвечниками, фигурными дверными ручками, медными газами и кружками. А угловой капитальный дом выстроил себе директор - потомственный почетный гражданин Алексей Иванович Бурцев («Почётный гражданин» означало нечто среднее между дворянином и купцом). В здании помещалась контора завода и квартира самого Бурцева. Этот Бурцев был большим патриотом России и своего города и остался в Ростове после прихода к власти большевиков и установления «военного коммунизма». Он наивно полагал, что его знания и опыт литейщика пригодятся и при новой власти. Но Бурцев жестоко просчитался. У него абсолютно всё отобрали, не разрешили трудится даже чернорабочим на своем же производстве. Из дома выкинули на улицу, а позднее всю семью сослали в Сибирь. В доме устроили коммуналку и испакостили его до предела. С 1954 года дом передали советской военщине. О прежнем строителе дома и его владельце прочно забыли. Но в 1960 году сюда приехала престарелая и обездоленная дочь Алексея Бурцева, чтобы сквозь слезы посмотреть на дом своего счастливого детства…

Кроме «продовольственной диктатуры», «общественных работ», «экспроприаций», «домкомов» и «распределитей» на горожан обрушились ещё и «уплотнения» К примеру, у вас две комнаты. Значит одну из них, (которая побольше) вселяют семью пролетария. Какого-нибудь вечно пьяного слесари с двумя-тремя орущими детьми. Туалет становится общим. А ванная превращается в хранилище картошки. Что с ванны толку, ведь всё равно водопровод уже не работает. А уж если у вас три или четыре комнаты, то ваша квартира превращается в классическую советскую коммуналку. А вы - в несчастного, забитого и затравленного «лишенца». При большевиках вводится железный закон: «Одна семья - одна комната». Всё!

Как выходили из положения хитроумные армяне-нахичеванцы? Они или спаивали до бесчувствия, или подкупали председателя местного «ломового комитета». Или, что ещё надёжнее, временно подселяли к себе в «лишние» комнаты своих же родственников из деревни, представляя их «npoлетариями».

А как выходили из положения зажиточные ростовцы? Ещё интереснее.

В Ростове, как известно, самые красивые женщины в России. Обыватели использовали и это обстоятельство. Дело в том, что большевики ужасно облизывались на буржуазных девиц. Большевиков невольно подкупала их изнеженность, белотелость и элегантность, их круженное бельё и несравненно белая кожа. Ведь у «пролетарочек» с кумачовыми косынками, красными от стирки руками, грубыми базарными голосами и таким же грубым нижним бельём не найдёшь нежной кожи с запахом французской сирени. Манеры тоже далеки от жеманно-чувственных. Зато хриплого мата сколько угодно. В общем типаж «Анки-пулемегчицы» мало подходил к мечтам о красивой жизни после победы революции.

Конечно, комиссарам ничего не стоило изнасиловать любую из «буржуазок, но хотелось чего-то другого, деликатного, «господского». Чтоб без нагана и добровольно, и в широкой накрахмаленной постели с кружевным одеялом, а не в казённом кабинете, не в вонючей камере и не на краю расстрельной ямы... И чтоб дети воспитанные были и по-французски говорили... В общем, представители коммунистического начальства сплошь и рядом готовы были ЖЕНИТЬСЯ на представительнице побеждённого «имущего сословия»! Тем более, что по двум ленинским декретам «О браке и семье» и «Об отмене церковного брака» объявлялась полная свобода развода и отмена алиментов. Развод оформлялся за один день при желании только одного из супругов. Провозглашалось равенство полов в браке. Так что никакой ответственности! Почему бы и не попробовать законным образом пожить с настоящей холеной буржуазкой?!

И как только какой-нибудь комиссар начинал заглядываться на буржуазную девицу, то туг же происходил семейный совет. Почтенный папа уговаривал дочку:

Ну, Дашенька (Машенька, Наташенька…), это НАДО сделать. Да, это будет жертва. Но ведь ты же нас всех спасёшь! Ведь ОНИ надолго пришли. Их не победить…

- Но, пана, фи! Он такой грубый. За столом вилкой в зубах ковыряется. Рыгает, как извозчик. Полный весь, и чесноком провонял. Он же настоящая скотина!.. Ну как я буду с таким жить!? Меня же тошнит от него...

Что поделаешь, дочка… Ты подумай, что будет с нами... А так мы под защитой. Никаких реквизиций, контрибуций, уплотнений, арестов. Ты хочешь в коммуналке очутиться? Хочешь, чтобы меня опять в «Палас-Отель» забрали? Второй раз я уже оттуда не выйду!

В хор уговаривающих вступает мама:

Душенька, папа прав. А что кacaется неотёсанности, то мы того комиссаришку поправим. И руки мыть научим, и даже шею, и как за столом вилку держать. Морда у него, конечно, хамская. Но морду непеределаешь. Из хама не сделаешь пана. Но всё остальное исправить можно. Так что крепись, дочка. Терпи. Ты ДОЛЖНА полюбить его так, чтоб он в это сам доверил. Всё время помни, что ты нас сейчас всех, спасаешь!..

Однако над юными ростовчанками нависла новая страшная опасность, a именно «обобществление», или «социалистическое распределение»… женщин!