Песни оккупации

     Это было ещё веселее. Особенно когда немцы пели русские песни, перевирая в них слова Они очень любили песню про Волгу. «Волга, Волга мать родная, Волга русская река не видала ль ты подарка от донского казака..» «Вольга-вольга, муттер Вольга. Вольга-вольга руссланд флюсс...», задушевно выводили «зольдаты» за стаканом шнапса. Кто из них мог, тот пел по-русски, кто не мог - то на своём родном «арийском». Когда пьяны были все, то начинали реветь и по-русски и по-немецки одновременно. Кто в лес, кто по дрова. Удивительно, до чего немцы любили русские песни...

     А вот русские никогда не пели немецких песен.

     Причина в том, что у немцев не было ни единой военной лирической песни, кроме унаследованной от Первой мировой «Лили-Марлен». Всё гитлеровское искусство было, увы, aгитационным. Конечно, немецкие военные марши и штурмовые гимны великолепны! Но если ГОДАМИ каждый лень слышать только бодрое «Друм липс, цвай-др-р-рай. Друм липс цвай-др-р-рай...», то затоскует даже немец.

     Немецкие офицеры увлекались коллекционированием пластинок русского эмигранта Петра Лещенко. Они возили чемоданчики с его пластинками, выпущенными фирмой «Коламбия», по всем фронтам и очень 6еpегли их. Нередко из немецких окопов доносился сладкий тенор Лещенко: «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый. Развевайся чубчик на ветру. И э-эээх! Раньше чу-ю-ю-бчик я тебя любила. А теперь забыть я не могу». Советские солдаты тоже любили «чубчика» и кричали немцам в окопы, чтоб они снова поставили эту пластинку. Ведь там были слова, близкие реалиям жизни при Сталине: «А я Сибири, Сибири не страшуся! Сибирь ведь тоже р-русская земля! Ие-ээх...!» Тем более, что эта песня была старинной хулиганской РОСТОВСКОЙ песней! В народе её пели задолго до войны и до всяких коммунистов.

     А уж песню Лещенко «Моя Марусечка» знали по-русски (!) почти все немецкие солдаты Восточного фронта: «Моя Марусечка, танцуют все крутом. Моя Марусечка, попляшем мы с тобой...» Пётр Лещенко был эмигрантом, и можно было понять, почему его любят. Но немцы «тащились» и от песен советского еврея Долматовского, например, «Моя любимая»: «В кармане маленьком моём есть карточка твоя. Так значит мы всегда вдвоём, моя любимая»... Немцы её переделали в «Мою родную роту». О советской «Катюше» и говорить не приходится. Её знали наизусть почти все немцы так же, как и эмигрантскую «Марусечку». 

     А уж песню Лещенко «Моя Марусечка» знали по-русски (!) почти все немецкие солдаты Восточною фронта: «Моя Марусечка, танцуют все кругом. Моя Марусечка, попляшем мы с тобой...» Пётр Лещенко был эмигрантом, и можно было понять, почему ею любят. Но немцы «тащились» и от песен советскою еврея Долматовского, например, «Моя любимая»: «В кармане маленьком моём есть карточка твоя. Так значит мы всегда вдвоём, моя любимая»... Немцы её переделали в «Мою родную роту». О советской «Катюше» и говорить не приходится. Её знали наизусть почти все немцы так же, как и эмигрантскую «Марусечку».

     Их же собственная «Лили-Марлен» была полна пессимизма. Вплоть до того, что до 1943 года была запрещена к исполнению в рейхе. Поэт Иосиф Бродский, которому нравилась эта песня (!), сделал её литературный перевод. Песня очень длинная. По существу, это баллада. Начиналась она повествованием о казарме, из которой бедного «зольдата» не пустили в увольнение. И он всё думает о своей Лили:

     «Маленький фонарик твою походку знал и твой смех весёлый так часто он слыхал. Как трудно думать, что сейчас с другим ты будешь в этот час, моя Лили Марлен».

     А потом несчастного Фрица в довершение всех его бед отправляют в ужасную Россию. Поезд уже прошёл бывшую польскую границу и приближается к разбитому Смоленску. С каждым часом в поезде становится всё холоднее. Вог уже русская зима во всей красе. «Лупят ураганы! Боже помоги! Я отдам Ивану свой шлем и сапоги...» И под конец:

     «Если я от страха в окопе не умру. Если русский снайпер не сделает дыру. Если я сам не сдамся в плен, то будем вновь крутить любовь, моя Лили Марлен!..»