НАША ПАНОВА

Когда-то Татьяна Лиознова мечтала дебютировать экранизацией ее повести, но руководство киностудии решило по-иному. Экранизировали эту повесть тоже совсем еще молодые Игорь Таланкин и Георгий Данелия. Фильм назывался «Сережа» - так же, как и книга, очень популярная в то время книга Веры Пановой.

«СЕРЕЖА», «Евдокия, «Високосный год», «На всю оставшуюся жизнь», «Рабочий поселок»... Вот названия только некото­рых фильмов, снятых по ее повестям и рассказам. В «Сентиментальном романе», тоже экранизированном, Вера Панова описала город своего детства, своей мо­лодости, и это был не названный ею, но хорошо угадываемый Ростов-на-Дону.

РОСТОВСКИЙ КРУГ

Вера Панова очень гордилась своими предками. Любила рассказывать об од­ном из дедушек по отцовской линии, кре­стьянине Московской губернии, который «еще до отмены крепостного права вы­купил сперва себя, а потом и всю семью, и все это не хитростью, обманом или во­ровством, а упорным трудом, честностью и мастерством».

Ее отец - Федор Иванович Панов, по­мощник бухгалтера в банке взаимного кре­дита, тоже был личностью неординарной.

Федор Иванович не оправдал надежд родственников, думавших поправить фи­нансовое положение семьи и поднять престиж фамилии благодаря выгодной его женитьбе. Женился он вопреки ро­дительской воле, зато по любви - на бед­ной пианистке Вере Реньери.

Но характер его проявился не только в этом: Федор Иванович страстно увле­кался речным спортом. Вместе с това­рищами он основал два первых ростовс­ких яхт-клуба, один - в Нахичевани, дру­гой - в, Гниловской, и сам построил себе яхту, которую назвал «Вера».

Семейное предание гласило, что гадал­ка предрекла Федору Ивановичу, будто он утонет в день своего рождения. Он сме­ялся: даже гибель от укуса кобры пока­залась бы ему менее невероятной. Но утонуть? Это ему-то, плавающему, как рыба!

Да вышло по слову гадалки. Весной 1910-го его яхта перевернулась, и он уто­нул в Дону на глазах у жены. Вере-ма­ленькой тогда только-только исполнилось пять лет.

Печататься в периодике Вера Панова начала еще в юности - и потому, что лю­била писать, и потому, что матери нелег­ко было одной кормить семью. Писала она много, подписывалась Верой Вельтман, а потом - еще и фамилией первого своего мужа - Старосельская. Это вовсе не оз­начало перемен в ее отношении к памя­ти отца. Просто фамилия Панова в те годы казалась ей мещанской, а Вельтман - благозвучной.

Когда, почти тридцать лет назад, еще школьницей, я решила попробовать себя в журналистике и пришла в редакцию «Комсомольца», так раньше называлось «Наше время», мне предложили написать что-нибудь для «Ленинских внучат» - была у нас такая «пионерская» страничка. А чтобы я не огорчилась «детскому зада­нию», сказали, что сама Вера Панова ра­ботала в «Ленинских внучатах»!

Это потом я узнала, что в 20-е годы «Ленинские внучата» выходили отдельным изданием и только много лет спустя ста­ли «пионерской» страничкой. А Вера Па­нова успевала печататься всюду: и в «Большевистской смене» - предтече «Ком­сомольца», и в «Трудовом Доне», ставшем потом «Молотом», и в других донских га­зетах и журналах. Так что как минимум две редакции - наша и «Молота» - могут се­годня считать Веру Панову своей.

Писала Панова, как казалось свидете­лям ее журналистской молодости, почти с артистической легкостью. Быстро. Ров­ным красивым почерком. Почти без по­марок. В любом жанре. В любой редак­ционной обстановке.

Среди высказываний знаменитой уже писательницы Пановой есть и о безмер­ной любви к газете, любви навеки. Вера Федоровна не без удовольствия порой называла себя старой газетной волчицей.

И вдруг, читая воспоминания о ней, нахожу такое признание, сделанное, прав­да, не письменно - в беседе: «Я не люб­лю своей молодости. Я долго жила не так, как мечтала и хотела жить. Чувство зави­симости от обстоятельств - самое тяже­лое из всех чувств - более всего томило меня в молодые годы».

Мне кажется, в Ростове Панова ощу­щала себя бабочкой, которой никак не удается выбраться из кокона житейской и газетной суеты и - взлететь! Здесь, под впечатлением шолоховской «Поднятой целины», написала она пьесу «Весна», и ее даже поставили в Ростовском ТРАМе - театре рабочей молодежи. Здесь сочи­няла первые свои повести, рассказы. Но все это было не то.

И для того, чтоб разомкнулся этот круг, случиться должна была беда.

ПРОЩАЙ, ГОРОД, ПРОЩАЙ, ДОН

Все началось 1 декабря 1934 года с телефонного звонка. Звонил тогдашний муж Пановой - Борис Бахтин, корреспон­дент «Комсомолки». Звонил, чтобы сооб­щить потрясшую его новость: в Ленинг­раде убили Кирова!

- Это ужасно! - воскликнула Панова, не подозревая, что событие это отразится каким-то образом на ее семье.

Вскоре в стране начались партийные чистки, и Бориса Бахтина, знакомого с некоторыми ленинградскими оппозици­онерами и даже побывавшего однажды на их собрании, уволили из редакции.

А потом исключили из партии. А потом редактор «Ленинских внучат», Полиен Яковлев, вызвал Панову и с неподдель­ной горечью сказал, что редакция вынуж­дена с ней расстаться. Но и Яковлева уволили вслед за Пановой.

Механизм репрессий был запущен. Борис Бахтин поступил простым рабочим на «Ростсельмаш», но не спасло и это. Бахтина арестовали.

Панова устроилась корректором в ростсельмашевскую многотиражку - ее сня­ли и со скромнейшей этой должности.

Обвинения, выдвинутые против Бахти­на, были нелепы. Панову, вызванную в качестве свидетеля к следователю, спра­шивали, известно ли ей, что муж был офи­цером белой армии? Это он-то, 1906 года рождения!

- Говорил ли при вас ваш муж, что Горький ошибался, считая, что талант воспитывается средой?

Бред, дурной сон. А вот как сон - не растаяло. Ничего не добившись от Бахтина в Ростове, его увезли в московскую тюрьму и в конце концов осудили на де­сять лет соловецких лагерей.

В 1937 году Панова с детьми уехала на лето на Полтавщину, в село Шишаки, где семья бывала и прежде. Потом к ним присоединилась мать Пановой, Вера-стар­шая. В Ростов они решили не возвра­щаться.

КОМАНДИРОВКА В ДРУГУЮ ЖИЗНЬ

Когда Вера Панова с рукописью пове­сти «Спутники» появилась в редакции журнала «Знамя», никто не угадал в ней не только будущей знаменитости, но и просто литератора. «Старые подшитые валенки, пальтишко-легкогрейка, наглухо укутана большим платком, крепко завязан­ным от холода узлом на спине». Может, чья-то домработница?

В творческих кругах не любят восхо­дящих звезд. А больше того - звезд, вспыхнувших неожиданно и ярко. Вот и после выхода в свет «Спутников», вмиг поставивших Панову в один ряд с луч­шими советскими писателями того вре­мени, многие литераторы утешались слад­кой мыслью, что это - случайный успех.

- Ну кто она такая, эта Панова? Журна­листка, которой волей судьбы подверну­лась выигрышная тема?

Кстати, возникла тема «Спутников» так. В московских верхах решили, что хорошо бы написать брошюру о лучшем в СССР военно-санитарном поезде. Хотели, чтобы сделал это кто-то из писателей. Выбор пал на Пермскую писательскую организацию.

Но члены Пермской писательской организации, узнав о таком заказе и со­пряженной с ним командировке на фронт (это было в конце 44-го года), стали предъявлять справки о нездоровье, нали­чии детей и других иждивенцев...

В общем, в итоге в командировку на фронт в составе военно-санитарного по­езда отправилась Панова, которая, пере­жив на Украине немецкую оккупацию, не­давно приехала в Пермь и сотрудничала с местной газетой.

К февралю 45-го документальный рас­сказ о госпитале на колесах был готов, но Панову переполняли навеянные команди­ровкой другие - художественные обра­зы. Она испытывала небывалый душев­ный подъем, предчувствуя новую жизнь: «Тут я окончательно поняла: я буду писа­телем, потому что не могу им не быть, не могу не рассказать о жизненном подвиге этих людей. Расскажу так, как вижу и понимаю. Это и будет посильный вклад мой и в литературу, и в жизнь».

ТАЙНА СЛОВА

Успех Пановой был оглушительный. После «Спутников» новые ее книги выхо­дили одна за другой. За четыре года три Государственные премии! Неслыханно.

Работоспособность писательницы была невероятной. Панова словно хотела на­верстать время, упущенное для литерату­ры в молодые годы. Ходила шутка, что у нее в комнате, в Доме творчества, «сто­яли три пишущие машинки и все три с начатыми закладками: проза, пьеса и сце­нарий!».

Шутки шутками, но стук пишущей ма­шинки, с раннего утра доносившийся из комнаты Пановой, невольно дисциплини­ровал и коллег.

В те времена совсем иными были вза­имоотношения общества и писателя. Сто­ило выйти в свет произведению имени­того автора или влиятельному изданию обратить внимание на чье-то сочинение, как по стране прокатывалась волна чита­тельских конференций, в прессе развора­чивались дискуссии о достоинствах и не­достатках книги, ее героев...

Так же широко и страстно обсуждали и книги Пановой.

Ее «Сережу» «Учительская газета» выб­ранила. Какими забавными кажутся сей­час и претензии, и похвалы... Были, к при­меру, критики, посчитавшие один из са­мых ярких эпизодов повести (он вошел и в фильм) непедагогичным и потому не­допустимым.

Могу свидетельствовать: именно по этому эпизоду вспоминают сегодня фильм видевшие его когда-то. То же и с повестью. В том эпизоде взрослый дядя угощает ребенка - Сережу - конфетой. Сережа благодарит, разворачивает обер­тку, а там - ничего. Пусто.

- Дядя Петя, ты дурак? - сказал Сере­жа не сердито, а с сожалением.

Хорошая, трогательная книга о пере­живаниях мальчишки, мама которого ре­шила выйти замуж. Нет, не за дядю Петю - за доброго хорошего человека. Он Се­режу понял даже лучше, чем мама.

Еще тогда, в 45-м, Вера Панова очень точно определила свою творческую зада­чу: внести посильныйвклад в литературу. Нередко держалась она властно, за ней за­мечали даже вспышки высокомерия, но, по-моему, она всегда трезво оценивала свое место в истории русской литературы.

Однажды она отнесла себя к катего­рии «зауряд-писателей» - в отличие от писателей вечных, таких, как любимые ее Булгаков, Гоголь, Томас Манн... Впрочем, сказано это было уже на закате жизни, в интимной, доверительной беседе. А вооб­ще Панова не советовала авторам иро­нически или же пренебрежительно отзы­ваться о своих трудах: «Неуважение за­разительно!».

Давно увлекала ее тайна воздействия слова на человека. Возможно, это шло еще из детства, когда она узнала от ма­тери, будто ее прабабушка «имела талант «заговаривать» малярию и настолько этим прославилась, что к ней в Ростов из ста­ниц привозили больных».

А писатель? Его дело - заговаривать душевные хвори, чреватые грехами и пре­грешениями. В последние годы Панова уже не могла читать сама, ее глазами ста­ли ее близкие, литературный секретарь. Однажды, узнав о каком-то неприглядном поступке этого очень еще молодого че­ловека, Панова изумилась:

- Как же вы могли так поступить? Ведь мы с вами читаем такие книги...

Для московских, ленинградских лите­ратурных кругов Панова так и осталась ростовчанкой. Поэтесса Инна Гофф очень интересно описывала ее внешность: «Яр­кая помада, медный оттенок волос, в ушах крупные серьги - клипсы... Как много здесь от молодости, той, ростовской, юж­ной, что остается в крови на всю жизнь».

Звала ли эта южная кровь Панову на Дон? Много раз собиралась Вера Федо­ровна приехать в Ростов, да так и не ре­шилась. Не захотела расковыривать за­жившие, к счастью, раны. Старому прияте­лю, столичному литератору Волчеку, тоже уроженцу Ростова, писала: «Хочу жить и умереть на брегах Невы».

Да, в общем-то, и не было давно того Ростова, города ее детства.

Но я все время - о Пановой-писатель­нице, а ведь она состоялась не только как литератор. Панова была еще и хорошей матерью, что среди женщин, посвятивших себя творческой профессии, - нечасто.

Один из самых любимых Верой Пано­вой дней в году - 20 марта, день ее рож­дения. Потому что в этот день за столом под абажуром обязательно собиралась вся семья: трое детей, их супруги, внуки...

В этом году Пановой исполняется 100 лет.