Влюблённый Шварц

Поздним ноябрьским вечером двое — Он и Она — шли вдоль ростовской набережной. Светила ли романтическая луна или небо было затянуто свинцовыми тучами, достоверно неизвестно. Он клялся, что любит Ее. Любит так горячо и сильно, что готов исполнить любое ее желание.

Ее черные глаза сверкнули. Она спросила (возможно, с горделивым вызовом, возможно, равнодушно, словно играя пушкинскую Наину, а, может быть, озорно и кокетливо):

— А если я скажу: прыгни в Дон?

Вместо ответа он перемахнул через парапет и бросился в ледяную воду.

К счастью, кто-то прибежал на ее крик, ему помогли выбраться на берег. А то ведь мог бы парень и пропасть, и мы никогда не узнали бы ни секрета «Обыкновенного чуда» и «Сказки о потерянном времени», ни тайны «Дракона». Без него и фильм «Золушка» не вышел бы таким остроумным и прелестным, и многие сказки Андерсена не засияли бы новым светом. Потому что тем пылким влюбленным был будущий драматург Евгений Шварц.

Ветром южным, из Майкопа

Так, значит, и Шварц — наш земляк? Нет, но тоже — с юга. Он родился в Казани, однако все детство и юность провел в Майкопе. И даже на склоне лет, давно превратившись в ленинградца, Шварц называл Майкоп городом своей души.

Николай Чуковский, сын Корнея Ивановича, тоже литератор, был его другом. Это он и рассказал в «Литературных воспоминаниях» о происшествии на ростовской набережной осенью 1919 года.

Так каким же ветром занесло Шварца в Ростов? Чуковский сообщает на сей счет только то, что Шварц в Ростове где-то учился, служил в продотряде, писал стихи — «по большей части шуточные», — был актером.

…Он выступал на сцене театральной мастерской, которая располагалась в особняке Черновых на Большой Садовой. Как потом писал сам Шварц, вспоминая прошлое, эта мастерская выросла из кружка «ростовских мальчиков и девочек, знакомых еще с гимназических времен». Сначала собирались, чтобы поговорить о литературе, искусстве, месте молодежи в жизни общества. Потом замахнулись на собственные постановки.

Режиссеру театральной мастерской было 19 лет. Их «Вечера сценических опытов» (в программе — Пушкин, Лермонтов, Уайльд) воодушевляли молодежь. Об этой мастерской хорошо отзывалась в прессе Мариэтта Шагинян. Коллектив понравился посетившему Ростов Николаю Гумилеву. Они решили ставить его сценическую поэму «Гондла», он пророчил мастерской большое будущее, советовал переезжать в Петроград, что они, в конце концов, и сделали. Правда, пророком Гумилев оказался плохим: в Петрограде ростовскую труппу встретили без большого энтузиазма. Она не выдержала конкуренции и очень быстро распалась.

Евгений Шварц не обладал ярким актерским дарованием, сценой не бредил (хотя и не скрывал впоследствии, что в те годы ему нравилось нравиться, производить впечатление).

Очень может быть, что молодая веселая актерская компания притягивала его куда больше, чем сама сцена. Но, главное, там, в театральной мастерской, была она — Гаянэ.

Гаянэ Халайджиева, по сцене — Холодова — «маленькая черненькая женщина, шумная, экспансивная, очень славная (по описанию Чуковского), играла в спектаклях Театральной мастерской героинь. Это ради нее 23-летний Женя Шварц не раздумывая прыгнул тем ноябрьским вечером в Дон.

Погибнуть назло ей

— Если злой волшебник околдовал вас, я его убью! Если вы бедная, незнатная девушка, то я только обрадуюсь этому. Если вы не любите меня, то я совершу множество подвигов и понравлюсь вам наконец! — восклицал Принц в фильме «Золушка», снятом по сценарию Шварца.

Сам Шварц свой первый подвиг ради любимой девушки готов был совершить еще в юности.

…Ее звали Милочка Крачковская. Когда Женя Шварц впервые увидел ее, Милочке было четыре года. Ему — лет шесть. Она поразила его своей красотой. А тут еще мама его сказала задумчиво и грустно: «Подумать только, что за красавица».

«Вьющиеся волосы ее сияли, как нимб, глаза большие, серо-голубые, глядели строго — вот какой увидел я впервые Милочку Крачковскую, сыгравшую столь непомерно огромную роль в моей жизни», — писал Шварц в дневнике почти полвека спустя.

Шварц был скрытный человек, и можно только догадываться, что он, так не любивший пафоса, мелодраматических преувеличений, вкладывал в это признание: «непомерно огромная роль»…

Потом впечатлительного Женю еще взволновала красота девочки-циркачки, но те чары растаяли года через два. А от взгляда Милочки и десять лет спустя с ним творилось что-то необыкновенное. Возможно, эти же чувства испытали бы повзрослевшие Кай и Герда из сказки Андерсена «Снежная королева», по мотивам которой он тоже написал пьесу:

«Проходя узкой дорожкой между деревьями, мы иногда останавливались, и я обнимал Милочку, и она опускала мне голову на плечо, и так мы стояли молча, как во сне. И много-много времени прошло, пока я осмелился поцеловать ее в губы. И то не поцеловать, а приложиться осторожно своими губами к ее, и все. За все долгие годы моей любви я не осмелился ни на что большее».

И вдруг — страшное несчастье: Милочка влюбилась в молодого унтера Третьякова, тот, конечно же, в нее: разве она могла кому-нибудь не понравиться?

Шварц был в отчаянии. Однажды они с Милочкой так поссорились, что он выхватил из вазы подаренные им же самим цветы и растоптал их. Он говорил ей в явной надежде быть опровергнутым: «Меня ты больше не любишь. Ты влюблена в Третьякова». Она не соглашалась, но и не возражала.

А тут как раз началась Первая империалистическая. Влюбленный Шварц решил идти на войну, чтобы «поразить, наказать Милочку за ее измену военной славой или славной смертью».

Правда, прежде чем отправиться на войну и совершить подвиг, юноше его возраста и положения надо было окончить курс в военном училище. А это для Шварца оказалось непросто. Хотя сам он и был крещеный, православный, сын русской, православной, но отец его — еврей, — значит поступать в военное училище Шварц мог только с особого Высочайшего дозволения.

Ему сказали, что есть еще один — более короткий путь на фронт — добровольцем. «И пошел бы, — вспоминал Шварц, — если бы не отвратительная, невыносимая для меня канцелярская застава, через которую в первые месяцы войны надо было пробиться, чтобы попасть в армию».

Возмутительно? И все же сегодня можно только «спасибо» сказать самодержавной российской бюрократии за то, что Евгений Шварц геройски погибал не на поле брани, а лишь в своих романтических грезах.

Он не мог противиться любви

Что ни пьеса Шварца — то счастливый финал. Влюбленные преодолевают преграды, их сердца и судьбы соединяются.

Свинопас Генрих из пьесы «Голый король» добивается любви Принцессы.

Ученый из «Тени» отправляется в путь, чтобы вместе с красавицей Аннунциатой начать новую жизнь.

Пьеса «Дракон» завершается свадьбой рыцаря Ланцелота и Эльзы.

— И все мы после долгих забот и мучений будем счастливы, очень счастливы наконец! — обнадеживает горожан жених, избавивший их от дракона.

А что сам сказочник Шварц? Был ли он счастлив в личной жизни, в любви?

Майкопская красавица Милочка Крачковская так и осталась недосягаемой мечтой.

А ростовчанка Гаянэ? Что произошло после того, как он исполнил ее безрассудное желание, а, возможно, то было и не желание, а так — оброненная в шутку фраза?

Гаянэ поверила, что чувство к ней Шварца — серьезно. По весне они поженились. Но на этом их сказка и окончилась, потому что, судя по обмолвкам Шварца в дневнике, совместная жизнь не задалась с самого начала.

Уже в зрелые годы Шварц написал пьесу «Повесть о молодых супругах», где молодая жена говорит своему молодому мужу:

— Неужели мы с тобой будем как все?

— Никогда, — заверяет ее муж.

— Неужели, как все, перестанем мы удивляться друг другу? Пойдут ссоры? Обиды? — словно не слыша его, продолжает она.

Эта ли, такая обычная история, произошла тогда и с самим Шварцем?

Он не распространялся на тему своей семейной жизни. В дневниках свое внутреннее состояние на момент переезда из Ростова в Петроград (а было это вскоре после женитьбы) охарактеризовал так: «Я был женат, несчастен в семейной жизни, ненавидел свою профессию, был нищ, голоден, худ, любим товарищами и весел, весел до безумия и полон странной веры, что все будет хорошо, даже волшебно».

О Гаянэ он упомянул как-то мимоходом, когда описывал ростовскую театральную мастерскую: «Она была талантливее всех, но именно о ней можно было сказать, что она человек трагический. По роковой своей сущности она только и делала, что разрушала свою судьбу — театральную, личную, любую. Она была 9 лет моей женой».

Однако в конце концов роковой удар не Гаянэ нанесла Шварцу, а он ей. В то лето Шварцы и семья Николая Чуковского сняли под Ленинградом дачу — одну на двоих. Ганя (как звали Холодову в семейном и дружеском кругу) недавно родила дочку и вместе с ребенком и своей мамой переехала туда. Она была так счастлива и поглощена заботами о малышке, что не сразу обеспокоилась отсутствием мужа. А Шварц почему-то присоединиться к семье не спешил.

«Приехав, Шварц заперся с Ганей, и мы только слышали, как она закричала, — вспоминал Чуковский. — Он пробыл с ней час, наскоро простился с нами и побежал к поезду. Лицо у него было белое, в крупных каплях пота».

Он ушел к другой женщине. Чуковский, который говорит, что Женя Шварц был для него как брат, попытался объяснить этот его поступок, верно, вызвавший много толков. Тем более что у Шварца была репутация человека деликатного.

Чуковский предложил такой ключ к разгадке этой семейной драмы: «…он никогда не умел противостоять любви, потому что был слабый человек. Он совершал решительные поступки именно потому, что чувствовал свою слабость. Полюбив Ганю, он прыгнул с набережной в Дон. Полюбив Екатерину Ивановну, он оставил Ганю и новорожденную дочь. В течение долгого времени он знал, что ему предстоит нанести Гане чудовищный удар, неизбежность этого так страшила его, что он все откладывал и откладывал, ничем себя не выдавая, и удар, нанесенный внезапно, ничем не подготовленный, оказался вдвое страшнее».

В дальнейшем Гаянэ Холодова снова вышла замуж. Шварц не забывал об их общей дочке. Она заняла большое место в его сердце.

В возрасте 60 лет, незадолго до смерти, Шварц, подводя итоги, задался вопросом: когда же он был счастлив? «Настоящее счастье со всем его безумием и горечью давалось редко, — ответил он самому себе. — Один раз, если говорить строго. Я говорю о 29-м годе».

Он имел в виду встречу с Екатериной Ивановной. И он дорого заплатил за это счастье. «Вначале казалось, что удар он нанес Гане и только Гане, но потом обнаружилось, что удар этот, прежде всего, сокрушил его самого, — был убежден Чуковский. — Он переехал к красавице Екатерине Ивановне, умной, доброй и любящей женщине, все было благополучно, все вышло так, как он хотел. Но с тех пор у него стали дрожать руки. Почерк его изменился, превратился в каракули, потому что пальцы его, держа перо, ходили ходуном».

Пусть будет счастлив сказочный народ

Все то, за что мы помним и любим драматурга Евгения Шварца, он написал в течение тех лет, когда рядом с ним была его любимая женщина — Екатерина Ивановна.

Однако рискну предположить, что счастливые финалы пьес Шварца объясняются не только его природным оптимизмом и семейным благополучием.

— Дал ли я кому-нибудь счастье? — вот какой вопрос мучил его в последние месяцы жизни. Возможно, он терзал его и прежде — оттого и хотелось Шварцу осчастливить хотя бы их — всех этих выдуманных им самим или его великими предшественниками ученых и пастухов, принцев, принцесс, всех добрых людей очередного сказочного королевства. Ну и нам заодно перепало: ведь это так хорошо, когда хоть в сказке все хорошо кончается.