Поиск - Категории
Поиск - Контакты
Поиск - Контент
Поиск - Ленты новостей
Поиск - Ссылки
Поиск - Теги
Ростов - город
Ростов - Дон !
Александр Фадеев: ростовские страницы биографии
|
Александр Фадеев: ростовские страницы биографии Впервые я встретился с Александром Фадеевым в начале октября 1924 года. В то время я работал в редакции северо-кавказской краевой газеты «Советский Юг», выходившей в Ростове-на-Дону. Я был заведующим отделом рабочей жизни (работал с рабкорами) и временно исполнял обязанности технического секретаря редакции. Стол секретаря стоял в приемной, перед кабинетом редактора. Как-то я отлучился на минуту, и, видимо, в это время кто-то из посетителей прошел к редактору. Вскоре из двери редакторского кабинета вышел высокий, очень молодой (лет двадцати-двадцати трех), бритый парень в длинной серой суконной кавказской рубахе с высоким стоячим воротником, в скромных брюках-галифе и в мягких сапогах. Он обвел комнату светлыми глазами и, увидев над моим столом табличку «Техсекретарь редакции», подошел ко мне. Ты секретарь? - спросил он. - Да, я техсекретарь, - ответил я. - Я ваш новый сотрудник... - продолжал он.- Оформи, пожалуйста, мой прием на работу. И подал направление, выданное ему крайкомом партии с резолюцией ответредактора о назначении тов. А. Булыги на должность зав. отделом партийной жизни газеты «Советский Юг», и другие свои документы. Вместе с бумагами он подал мне и свою маленькую фотокарточку, необходимую для редакционного удостоверения личности; на фотографии он был в сибирской меховой шапке с длинными, свисающими наушниками. Возможно, что он запечатлен на ней в той же шапке, в которой воевал на Дальнем Востоке в партизанском отряде, о котором позже рассказал в романе «Разгром». На этой фотокарточке у А. Фадеева смелый, уверенный взгляд, мужественное лицо красного партизана. Это очень своеобразный фотоснимок. Позже, через год, он был воспроизведен в ростовском журнале «Лава» № 4 за 1925 год, в котором был напечатан отрывок из романа «Разгром» - глава «Начало». Во время этого первого нашего разговора Булыга-Фадеев держался просто, непринужденно, приветливо и, хотя мы были еще почти не знакомы, с первых же слов говорил мне по-товарищески «ты», как это принято в народе, как это принято было у партийцев и среди красных партизан и солдат-большевиков. Так же держался Фадеев и с другими товарищами по редакции: сразу обращался к ним по-дружески на «ты». В этом не было ничего странного и необычного, наоборот, это располагало к себе, как некий пароль классового братства и солидарности. Комната была на пятом этаже, как раз против лестничной площадки. В комнате - одно большое окно, выходящее на юг, и из него вид на необъятную зеленую задонскую степь, на Батайск и холмы за ним, уходящие в степную даль... А. Фадеев подходил к окну и смотрел на эту, всегда прекрасную, манящую, волнующую картину донской степи. В пятом томе Собрания сочинений А. Фадеева есть его письмо в Москву В. А. Герасимовой от 8 мая 1925 года. В этом письме он писал: «...из моего окна - прямо перед глазами - стелется позеленевшая от молоденькой травки степь, а молодеет она так каждый год и каждый год засыхает... жизнь чередуется со смертью, но в конечном счете всегда побеждает жизнь». И в другом письме, от 22 декабря 1937 года, А.О. Степановой, проездом через Ростов на Кавказ, о том же виде из окна и о том, как он, А. Фадеев, жил в Ростове в 1924-1926 годах и как себя чувствовал в те далекие годы своей юности: «Мы едем местами, где я бывал в 1925 году, когда работал на Северном Кавказе. Я был тогда еще очень молод и необыкновенно жизнерадостен. Работал я в краевой газете, в Ростове-на-Дону, жил в маленькой комнате на четвертом этаже с видом на Дон и на степь. И по роду работы очень много ездил. Я жил один, но понятия не имел, что такое одиночество. Новые места, люди, города, пейзажи, события - все я воспринимал с необыкновенной жадностью. В Ростове, придя с работы домой поздно вечером, усталый, я мог часами смотреть на огни Батайска в степи за Доном, на отражение этих огней и звезд в Доне, на небо, на черный мост, похожий на Бруклинский, на трубы пароходов, пришедших из Черного и Азовского морей и напоминавших о том, что мир очень просторен. Эта жадность к жизни осталась во мне и сейчас». В этом письме А. Фадеев допустил две небольшие еточности. Его комната была не на четвертом, а на пятом этаже, что подтверждает и жена бывшего редактора «Советского Юга» Е.Н. Янчевская. Квартира Янчевских находилась на пятом этаже, почти рядом с комнатой А. Фадеева. Е.Н. Янчевская писала мне, что "вид на Дон открывался только с пятого этажа» и что А. Фадеев просто забыл, что он жил на пятом этаже, а не на четвертом, и комната его была не такая уж маленькая - около 30 квадратных метров". «Получил назначение заведующим отделом партийной жизни в «Советском Юге»... сейчас поехал по краю наладить связь с местами». В начале октября А. Фадеев выехал на Кубань. Вскоре в «Советском Юге» было напечатано несколько его корреспонденций о состоянии партийной и культурно-просветительной работы в Майкопском, Туапсинском и других районах Кубани. Вернувшись из поездки по Кубани, А. Фадеев приступил к работе как зав. отделом партийной жизни. Отделы рабочей и партийной жизни находились в одной комнате, наши с Фадеевым столы стояли рядом, и мы с ним разговаривали о самом разном. Гуляя по вечерам в городе, по центральной улиц Ф. Энгельса, я не раз встречал на ней Фадеева. Была уже поздняя осень, а потом и зима, а он ходил все том же своем, уже довольно потертом, демисезонном коричневом пальто и в такой же, неновой коричневой кепке. Шел он широким, размашистым шагом наклонив голову и задумавшись о чем-то, и полы его легкого пальтишка развевались по ветру. Внешне он ничем не отличался от рабфаковца, молодого комсомольского или партийного работника откуда-нибудь из глубинки - с Кубани или из Сальской степи. ...Закончив работу, мы иногда шли ко мне, на окраину города - Новое поселение, в просторечии - Нахаловку, обедали, а потом отправлялись гулять в степь, в район нынешнего Ботанического сада и дальше или на набережную Дона. В один из выходных дней мы с Фадеевым пошли гулять по набережной Дона. Солнце ярко светило, было тепло, снег таял. На набережной стояли лужи талой воды, и мы, разговаривая, то и дело перепрыгивали через них. Поглядывая на замерзший Дон, Фадеев грозно хмурил свои маленькие белесые брови и несвойственным ему басом долго и увлеченно напевал, видимо, любимую им арию варяжского гостя из оперы Римского-Корсакова «Садко». А до этого и после этого мы говорили о разных разностях и, конечно, больше всего о литературе, языке, стиле и т. п. . ..Как и все мы, сотрудники редакции «Советского Юга», он каждый день приходил в редакцию и делал обычную, повседневную редакционную работу: часами разбирал и читал поступившую в его отдел почту, большое количество статей, корреспонденций, отчетов, заметок, писем в редакцию и т. п., отбирал наиболее ценное, нужное, правил, давал машинистке переписать на машинке, сдавал в набор, читал гранки, вновь правил материал, уже в гранках, потом в газетной полосе и т. д. В тогдашнем Ростовском Доме учителя (на Газетном переулке, ныне дом № 47), в нынешнем Доме работников просвещения. Чтение было устроено не в зрительном зале, а в боковой и высокой комнате с лепными карнизами, расписным потолком и другими украшениями. А. Фадеев, сидя под люстрой, у середины стола, накрытого красной материей, читал главу из «Разгрома». Множество молодежи - юноши и девушки тесно сидели вокруг длинного. во всю комнату, стола и стояли вокруг него и вдоль стен. Обычно веселый, общительный, А. Фадеев теперь, когда читал главу из «Разгрома», весь как-то подтянулся и был очень серьезен. Смешливая, шумная молодежь тоже притихла. Все внимательно, с живым интересом слушали то, о чем читал А. Фадеев, и лица У всех тоже были серьезны. Все понимали, что это не простое чтение, какие бывали и раньше, а нечто большее и важное... Вл. Маяковский приезжал в Ростов не раз и охотно выступал на литературных вечерах. В один из своих приездов он приходил к нам в редакцию Советского Юга», и здесь я видел, как А. Фадеев, выйдя из кабинета редактора и идя по коридору, неожиданно встретился с входившим в редакцию Вл. Маяковским. Судя по их товарищескому, непринужденному разговору, они были уже знакомы еще до этого, в Москве. Из особняка на Пушкинской (Дом рабпроса) писательская организация вскоре перешла в клуб рабкоров газеты «Молот» (Ворошиловский проспект, 20)- в тот большой дом, в котором ныне помещается гостиница «Южная». Там собирались тоже в подвальном, но очень хорошем помещении, со множеством комнат, зрительным залом и сценой. (До этого там находился очень популярный в Ростове театр «Гротеск»). А. Фадеев, как один из руководителей Ростовской писательской организации, слушал произведения молодых писателей, получал интересные самобытные произведения со всех концов Северо-Кавказского края. А печататься молодым было негде, так как литературно-художественного журнала в Ростове в то время еще не было. И Фадеев не мог пройти мимо этой задачи. В Ростове он явился инициатором издания литературно-художественного журнала «Лава». Он ходил в крайком партии, хлопотал, а, добившись успеха, был чрезвычайно доволен, просто сиял от радости. В «Советском Юте» 25 февраля 1925 года было помещено объявление: «В марте начинает выходить «Лава» - литературно-критический журнал, орган ассоциации пролетарских писателей Северного Кавказа, под редакцией тт. Киршона, Л. Стальского и Фадеева». Но основным, фактическим редактором «Лавы» был А. Фадеев. И надо сказать, что, как редактор этого журнала, А. Фадеев ориентировался не только на писателей-рапповцев. В программном заявлении «От редакции», помещенном в № 1 «Лавы» (апрель 1925 г.), говорится: «Он (журнал «Лава» - П. М.) дает возможность из узких рамок своего кружка, ассоциации, вынести произведения в широкую читательскую массу. «Лава» - единственный литературный журнал в крае - объединит вокруг себя, помимо сплоченных кадров пролетарских писателей, близких к нам одиночек, крестьян и горцев». Так это потом и было. Хотя, с точки зрения нынешних дней, журнал «Лава» был очень скромный, тонкий, периферийный журнал с очень небольшим тиражом, но он, несомненно, сыграл свою большую роль в развитии литературного движения на Северном Кавказе. Мне довелось видеть, как редактировал журнал Фадеев. Покончив с правкой корреспонденций и заметок для отдела партийной жизни газеты «Советский Юг», он принималея за рукописи журнала «Лава», лежавшие у него на том же редакционном столике отдельно, аккуратной стопкой. Он их читал, правил, давал переписывать на машинке, вновь правил и сдавал в набор. И все это он делал с великой серьезностью, с сознанием важности дела и вместе с тем с явным удовольствием. Работая в редакции «Советского Юга», организуя и правя материал для журнала «Лава» и проводя другую большую работу, Фадеев в то же время, по вечерам писал у себя в комнате на пятом этаже повесть «Разгром» (позже он назвал ее романом). Конечно, такое совместительство было трудным. Но потом ему дали помощника по отделу партийной жизни, и Фадееву стало легче. Придя утром в редакцию, он говорил своему помощнику Вл. Шилову, какой материал нужно подготовить к сдаче в набор и что еще нужно сделать, и уходил к себе на пятый этаж, запирался и писал «Разгром». Конечно, это была большая помощь ему со стороны крайкома партии, А.И. Микояна и Р.С. Землячки: они создали ему возможность писать «Разгром». Но этим их помощь не ограничивалась. На одном из заседаний бюро крайкома был обсужден вопрос о литературном движении в крае и о пролетарских писателях. В числе других мероприятий было принято решение о предоставлении творческого отпуска молодым ростовским писателям А. Фадееву, А. Бусыгину и Гр. Кацу, с выдачей каждому из них по сто рублей в месяц (для того времени это были немалые деньги). Большим авторитетом среди ростовских писателей А. Фадеев пользовался еще и потому, что в своих выступлениях в РАППе он никогда не размахивал пресловутой рапповской дубинкой, как это делали некоторые другие из рапповских руководителей. Не помню ни одного случая, чтобы он говорил оскорбительно, издевательски, заушательски о ком-либо из ростовских молодых авторов. Нет, он умел подойти к автору и без рапповского зубодробительства, сказать ему и о достоинствах, и о недостатках его про из ведения, умел найти путь к сердцу человека. Однажды поздно ночью мы с А. Фадеевым возвращались с собрания РАППа, шли вниз по улице Энгельса. Собрание, как всегда, было очень шумным, в числе других основательно проработали и меня. Я был очень подавлен этим. - А ты не падай духом, Павел! - взяв меня за локоть, ободряюще говорил он. - Знаешь, некоторые из наших ростовских ортодоксов в своих официальных речах с трибуны нередко говорят такое, к чему надо относиться очень и очень критически. В другой раз, когда мы, группа товарищей из редакции «Советского Юга», собрались на вечеринке у А. Бусыгина, на окраине Ленгородка, в тесной хатенке над исторической (по стачке 1902 года) Камышевахской балкой, один из товарищей, «злой рапповец», типичный герой пресловутой рапповской дубинки, стал придираться ко мне за мое крестьянское происхождение. - Брось! - негромко, но твердо сказал ему А. Фадеев. - Думаешь, мы забыли о твоих загибах и заскоках в крестьянском вопросе? И тот сразу прикусил язык. Слушая выступления А. Фадеева на наших рапповских собраниях и разговаривая с ним, я не раз думал, что он видит гораздо шире, глубже и дальше ростовских вождей и вождиков. «Мы должны понимать, что люди не стоят на месте. Они растут, воспитываются и перевоспитываются нашим обществом, - говорил Фадеев. ... В конце 1926 года мы провожали А. Фадеева на Ростовском вокзале. Он уезжал от нас в Москву. Роман «Разгром» еще не был закончен. (Последние главы А. Фадеев писал уже в Москве). Но о романе много говорили и спорили. А. Фадеев уезжал из Ростова в Москву в приподнятом настроении, полный сил и надежд. На прощание, когда мы стояли у вагона, я подарил ему на память свою фотокарточку, на обороте которой еще накануне написал, помнится, примерно так: «Фадеев! Ты въезжаешь в Москву на белом коне. Перед тобой открывается широкий литературный путь. Ты будешь большим писателем». Он пробежал глазами эту мою надпись, засмеялся и сказал не то шутя, не то серьёзно: - Вот критики пишут о моем романе «Разгром», что он написан талантливо, обращает на себя внимание и тому подобное... А я не раз думал о себе, есть ли у меня талант? И прихожу к заключению, что я беру не талантом, а усидчивостью и мозгом: упорно, многими часами сижу, как пришитый, на стуле за письменным столом и мысленно, в мозгу, десятки раз поворачиваю одну и ту же фразу и так и этак, подхожу к ней со всех сторон - и вот таким, чисто мозговым, мысленным путем нахожу наконец самую лучшую фразу. И я чувствую сейчас себя будто стоящим на вершине высокого столба, некоей колонны, на маленькой площадке и вот-вот сорвусь, полечу вниз и разобьюсь. Тогда подбегут люди, посмотрят на меня, лежащего на мостовой, и разочарованно скажут: «Так это и есть Фадеев? А мы думали, что он писатель... Ни самоунижения, ни кокетства в этом признании Фадеева не было. А. Фадеев не был оратором, и голос У него был несильный. Однажды при мне он выступал в Ростове на одном из съездов или совещаний хлеборобов. Зал в здании крайисполкома был большой, Фадееву пришлось сильно напрягаться, и все же голос его звучал слабо. И жестов особых, ораторских приемов никаких у него не было. Главное в его выступлениях было в мыслях, в содержании речей. И потому-то его слушали очень внимательно. Я не скажу, что был как-то особенно близок с А. Фадеевым, но мы с ним были товарищами по работе в редакции «Советского Юга» и по работе в Ростовской писательской организации. Между нами были товарищеские отношения. Он охотно бывал у меня и у А. Бусыгина, на ростовских окраинах, в наших маленьких домиках. Бывал охотно, может быть, потому что и сам вырос в таком же маленьком домике. Иногда на квартире у меня мы устраивали вечеринки, и на них приходили А. Фадеев, Вл, Ставский, А. Бусыгин и другие - в то время все молодые, начинающие писатели. Моя мать, простая гостеприимная женщина, варила для этого случая большую кастрюлю прекраснейшего борща, жарила уток, угощала солеными арбузами, огурцами, помидорами и прочей вкусной снедью; мы все садились к столу, по-братски пировали и шумно, весело и откровенно толковали обо всем на свете. И, конечно же, пели ... Ночевать оставались У меня. Мать расстилала в «зале», на полу войлочную полость (подстилку), всякие ряднушки, старые пальто и т. п., и гости располагались на этой постели все в ряд, покатом, по-солдатски. Встав утром, дружно умывались, фыркали, шутили, смеялись, быстро завтракали, пили чай и шли каждый в свою редакцию на работу. Темно-русые короткие волосы А. Фадеева всегда были гладко причесаны не назад, как в последние годы, а набок. На чистом, почти девичьем лице - серо-синие глаза с темными, пристальными точками зрачков. Сидя в редакции за своим столом, читая полученные корреспонденции или внимательно слушая нас, он задумывался, и в эти моменты я видел характерный для него, полный мысли, взгляд. Когда он был серьезен, он слушал нас, поджав губы, уголки рта опускались. и лицо делалось решительным, волевым. Когда же смеялся - верхняя губа чуть обнажала десну. А. Фадеев умел подметить комическое, любил пошутить и сам был по-детски смешлив. Смеялся он своеобразно. Рассказывая что-нибудь забавное, вдруг взвизгнет, как девочка, и засмеется веселым, неудержимым, тоненьким «девчачьим» смехом. И всем, кто слышал этот смех, сразу становилось ясно, что таким детски чистым, доверчивым смехом не мог смеяться плохой человек. Видимо, этот его несколько необычный смех обращал на себя внимание товарищей и запомнился им. В годы Великой Отечественной войны несколько ростовских писателей, друзей А. Фадеева ростовского периода его жизни, погибли на фронте. У одного из них остался сын-подросток. Время было трудное. Мальчишка отбился от рук и могло случиться, что он стал бы беспризорным. Исколесив в поездах дальнего следования чуть не весь Советский Союз, он наконец попал в Москву, к другу своего погибшего отца - к «дяде Саше», А. Фадееву. Тот поговорил с ним, как надо, нашел к нему какой-то свой правильный подход - и чуть было не свихнувшийся подросток остепенился. А. Фадеев помог ему поступить в военное училище. Таким же образом А. Фадеев помог многим и многим людям, оставил добрый след о себе, и много людей с благодарностью вспоминают о нем. Поистине правильно говорится, что доброта - родная сестра таланта. В письме вдове редактора «Советского Юга» Ефросинье Николаевне Янчевской (1953) Фадеев писал, что любит все, что связано с ростовским периодом его жизни, «который и до сих пор остался для меня, как один из самых счастливых». Любопытные подробности об отношениях, установившихся в те годы между А. Фадеевым и семьей Янчевских, рассказывала мне Ефросинья Николаевна: - И мы и он жили на пятом этаже, но не рядом, а через квартиру. Он часто бывал у нас по вечерам. Две наши старшие девочки были беленькие, а третья, меньшая,- черная, кудрявая. Она была любимица А. Фадеева, и он часто играл с нею, рассказывал ей занятные, смешные истории и сам смеялся вместе с нею. Иногда он читал нам новые главы из своей повести «Разгром», которую тогда писал. Нередко Фадеев приходил к нам вместе с Бусыгиным и Макарьевым (редактором выходившей в Ростове краевой газеты «Колхозная правда»), и в этих случаях он много шутил, смеялся, был в приподнятом настроении. Каждый раз, когда они приходили к нам, то всегда пели. Больше всех пел, шутил и забавлялся сам Фадеев. Разойдясь, он в каком-то мальчишеском азарте выпячивал грудь, молодецки подбоченивался и говорил: - Я знаю все одесские песенки! .. Он делал вид, что растягивает меха воображаемой гармонии и пел какую-нибудь одесскую песенку. Фадеев не столько пел, сколько декламировал нараспев, речитативом, и Макарьев дружески его подзадоривал: - Хоть ты, Саша, и знаешь все одесские песенки, а голоса-то у тебя и нет! А. Фадеев смущенно смеялся, но не сдавался... Все это происходило у нас на квартире вечером и иногда затягивалось до ночи. 3абыть город, который был таким важным этапом в его жизни и творчестве и с которым он был связан многими глубокими корнями, Фадеев, конечно, не мог. И мы, ростовчане, тоже помним, что в этом уже давно восстановленном доме по Дмитриевской улице, 33 жил и работал Фадеев, здесь в основном написал свой знаменитый роман «Разгром». 21 апреля 1959 года на этом доме в присутствии деятелей культуры, писателей, журналистов, трудящихся была установлена мемориальная доска, на которой золотыми буквами написано: «Здесь, в 1924-1926 годах, работал в редакции газеты «Советский Юг» писатель Александр Александрович Фадеев (1901-1956 гг.). Проживая в этом доме, он написал известный роман «Разгром». В день открытия мемориальной доски на доме в Ростове мы с Е. Н. Янчевской поднялись на пятый этаж этого дома, чтобы вновь взглянуть на комнату, в которой жил А. Фадеев. Но к тому времени квартиры и комнаты в доме перепланировали. Комната, в которой жил А. Фадеев, стала меньше, и она теперь не отдельная, а входит в число комнат одной из квартир. Вход в эту комнату уже не с лестничной площадки, как было раньше, а через другую комнату большой общей квартиры. И в самой комнате было все иначе. На месте, где когда-то стоял скромный письменный стол А. Фадеева, за которым он писал «Разгром», теперь была детская кроватка, в которой, судя по измятой подушке и одеяльцу, только что лежал ребенок. И мне вспомнились пушкинские строки: «и пусть у гробового входа младая будет жизнь играть», и слова Энгельса о «вечнозеленом дереве жизни». Но окно, то самое большое окно, из которого А. Фадеев много раз смотрел на задонскую степь, все то же. И вид из окна не изменился. Все та же трава в задонской степи, что молодеет каждый год и каждый год засыхает, чтобы снова молодеть. Жизнь чередуется со смертью, но в конечном счете всегда побеждает жизнь. |
Выдержки из книги вспоминаний Павла Хрисанфовича Максимова "Фадеев в Ростове" (Ростовское книжное издательство, 1972). Любопытные черты к портрету будущего автора "Молодой гвардии". Ростов был важным периодом в его биографии...
