Художник Максим Ильинов

Максим Ильинов молод и крайне амбициозен. Он считает себя основателем нового прогрессивного течения под названием «колоризм» и уверяет, что за ним будущее. Проводит по две выставке в год, одна из которых проходит сейчас в Публичной библиотеке. Анастасия Крестовская посетила выставку «Одеяния» и выяснила, кто же такой Максим Ильинов на самом деле и в чём заключается его творчество.

— Колоризм — протест против чего-то?

— Это не протест. Это выход из жуткого тупика, в котором сейчас находится искусство. У меня есть талантливые друзья-художники, но язык их творчества — классический. Опора идёт либо на модерн, либо на наш советский реализм. А что-то сверх прогрессивного никто не может предложить. Я же начинаю создавать что-то совершенно новое, без оглядки на прошлое, выхожу на другую вышину ярких образов. У нас мало кто пишет людей, потому что это непросто.

— В чём основа колоризма?

— В том, что пишу не я, а через меня искусство в чистом виде. Я просто наблюдатель. Мне дано видеть и чувствовать не так, как все. В этом заключается мой талант и моя особенность. Но я ничего сам не придумываю, я только повествую. Все мои выдумки на чём-то основаны.

— Твоя выставка носит название «Одеяния». Какие смыслы ты скрыл за ним?

— Вообще я люблю зрителю всегда в лоб подавать работы. Чтобы человек долго не думал. Например, если рисую наркомана, то это будет наркоман и ничего больше, если это натюрморт, то это натюрморт. А эту выставку я целиком построил на философских размышлениях. Решил проверить интеллектуальные возможности зрителей. Выставка называется «Одеяния», потому что все работы были завешены на выставке белым ситцем. И когда заходили на выставку, то было впечатление, что кто-то умер. Была некая таинственность. Я специально изначально задал интригу. Потом под музыку я все эти тряпки снял. Таким образом, я как художник сделал первый шаг. А дальше мысленно «раздевать» картины, копаться в их смыслах должен был сам зритель. Вот в чём фишка. С каждой картины, как с капусты, нужно было снимать по листику, чтобы понять, что там нарисовано.

— Ну, давай вместе попробуем «раздеть» какую-нибудь из картин. Натюрморт, к примеру. Почему «Завистник»?

— Тут много всего. В левом углу видишь, куколка стоит, а справа — мальчик с балеринкой. Поняла? Вот. И всё этому подчинено. И цвет и настроение. Так, детской манерой решается взрослая проблема.

— Какие ещё взрослые вопросы ты поднимал в своих картинах?

— Ну, например, философское размышление о жизни в картинах «Позитив» и «Негатив». Негатив: злобу, ненависть, боль — писать очень легко. Это изначально в людях сидит. Человеку всегда легче изобразить грусть, чем искренне рассмеяться. Даже актёрам. Вот попробуй посидеть с улыбкой хотя бы 10 минут. Даже если сможешь, то она все равно начинает деревенеть, меняется выражение глаз. А вот с нахмуренной мордашкой можно сидеть и час и два. Когда я писал картину «Негатив», то натурщики сидели три часа. И никто не устал. Радость же тяжело писать. У меня даже радостные картины получаются грустные.

— Какие ещё тематические пласты в этой выставке ты затронул? Вот, я отметила библейскую тематику, национальный колорит…

— …и образ женщины. Правильно. Вот это основные моменты. Отталкиваться я стал от женщин. У меня много натурщиц, но мне хотелось чего-то более экспрессивного. Где брать? — Полез в религию. Потому что она меня трогает. Отсюда появились картины «Иисус и грешница», «Святой Себастьян». Мне она очень нравится, потому что картина повествовательная, обо мне.

— То есть, Святой Себастьян — это ты?

— Да, в образе Себастьяна представлен я со своим искусством. Себастьян был убит за религию. Пройдёт время, и я расплачусь за то, что делаю сейчас. Я это уже чувствую. То, что ты сейчас видишь в этом произведении (убитый Себастьян, а рядом — скорбящие женщина с ребёнком — прим. авт.), случится через 10-15 лет. Наверняка будут жена и дети. Но они не случайно стоят поодаль. Потому что удар я приму на себя. И вся моя надежда на детей, которые после папы смогут всё продолжить и восстановить справедливость. Так что, «Святой Себастьян» — это картина-пророчество.

— Ты можешь эту картину назвать любимой?

— Одной из пяти любимых. В числе них лиричные, как девушки, картины с узорами: «Цыганка Роза», «Хозяйка Лаувей» и «Птенцы Неаполя». И, наконец, «Апельсины». Здесь пластика, цвет и образ переданы не через тонкий мазок, как на Себастьяне, а в пятнах. Эту картину я считаю апогеем своего творчества. Ведь я дальтоник. Вижу только чистые, спектральные цвета: жёлтый, оранжевый, красный и т.д. А оттенки не различаю. Все карандаши и баллончики подписаны моими друзьями. И подобрать интуитивно такую гамму цветов, как на этой картине, мне составило очень большого труда. Я переписывал «Апельсины» раз пять. Но когда я все-таки дописал картину, то получил огромное удовольствие.

— В своей выставке ты уделил место и Наоми Кэмпбелл. Почему именно ей, а не какой-нибудь другой знаменитой модели?

— Как-то я смотрел показ коллекций, а после дефиле — интервью с Наоми. Я удивился, что она не африканка. Она человек мира. А вот о Шиффер нельзя так сказать. Она чистая немка. Наоми же универсальна в общении, не пугается ни бедности, ни богатства, она свободная, лёгкая. В любой стране она как своя. Я люблю таких людей. Они как спутники вокруг нас парят. Они умеют жить. Джонни Депп, кстати, тоже такой.

— А как ты определяешь самого себя?

— Я отношу себя к творцам. Для меня есть творцы, и есть художники. Художники — ремесленники, которые получили грамоту в институте, и пишут академически. А помимо этого учат детей, делают выставки, вступают в союз художников. И есть творцы, которые видят мир по-своему. И, научившись чему-то, могут его отобразить. Творцы не могут быть только живописцами. Я вот занимаюсь графикой и дизайном мебели, пишу музыку и стихи и т.д.

— Кого ещё ты можешь назвать творцами?

— Шемякина, Сальвадора Дали, всех импрессионистов. Виктора Цоя, Сергея Высоцкого, Андрея Миронова, Иосифа Бродского, Владимира Маяковского. Они жили, играли, творили и не были привязаны к какому-то одному виду искусства.

— Тебе не кажется, что у тебя звёздная болезнь?

— Да, я родился со звездной болезнью, но не в том смысле, что нос у меня задран кверху. Звёздочка у меня внутри. Во мне сидит стремление к выражению. Но высокомерности нет. Хотя 90% считают, что я возомнил из себя Мистера Пупа.

— О чём ты мечтаешь?

— Чтобы моё искусство увидели люди всего мира и сказали: Who is it? Я хочу, чтобы в рамках земного шара сказали, хорошо то, что я делаю или нет.