ЧЕМОДАННАЯ ЖИЗНЬ РАВИЛЯ МАРТЫНОВА

Есть творческие люди, которые не любят повышенного общественного вни­мания к своей персоне и избегают вся­кой публичности. Они редко и неохотно дают интервью, в которых предпочитают говорить о творчестве, но не о себе. Таков и художественный руководитель Ростовского академического симфони­ческого оркестра, народный артист России Равиль Мартынов. Он много лет дирижирует нашим оркестром. Давно по­нятен масштаб его дарования, широта музыкального кругозора. Для слушателей Мартынов - артист, дарующий им мгно­венья высоких переживаний. Для них Мар­тынов - дирижер, которому подвластна вся многогранная стихия музыкального ис­кусства - от творений Бетховена и Мале­ра до современной музыки. Он предель­но точен в передаче духа и буквы любой партитуры. Стиль его дирижи­рования лаконичен, лишён всякой аф­фектации; подчеркнуто скупыми, «жёс­ткими» движениями он подчиняет сво­ей воле каждого оркестранта.

    Жизнь Мартынова сродни жизни лёт­чика - слишком много времени ему при­ходится проводить в воздухе. Десятки ты­сяч километров налетал он, переме­щаясь из одного города в другой, чтобы провести гастроли, репетиции, концерты - и опять в дорогу. В последние десять лет главная лётная линия в его жизни пролегает между Петербургом и Ростовом. Сейчас Ра­виль Мартынов в Ростове. Руково­димый им оркестр будет принимать участие в фестивале современной музыки, задуманном консерваторией. Сам маэстро продирижирует двумя концертами. С трудом найдя час вре­мени, Мартынов всё же согласился рассказать о себе поклонникам сво­его таланта:

      - Родился в Ленинграде. С семи лет был определён в хоровое учи­лище при Ленинградской капелле. Древнее заведение, ему больше 250 лет (раньше был хор певчих дьяков). В нём всегда жёсткий кон­курс. Когда я поступал, прослуши­вали 300 человек на 25 мест, за­кончили через 10 лет всего 9 му­зыкантов. Те, кто заканчивают, про­сто ничего другого не умеют, кроме как быть музыкантами. Я несчаст­ный человек, и я по сей день ни­чего не умею делать. Только вот музыка.

- Не грешите! Великое дело...

- Потом, естественно, Ленинградская консерватория - специальность «хормейстер». Дальше меня рекомендовали в аспирантуру. Но не захотелось заниматься специальностью, которая была известна мне с семи лет. И я совершил первый свой перелёт - в Москву, опять в кон­серваторию, на оперно-симфоническое отделение, сразу на третий курс. На ра­достях позвонил в Петербург и решил жениться. В личной жизни я достаточно суров и сам себе поставил условие, что женюсь, только если поступлю в консер­ваторию. Но после свадьбы моя семей­ная жизнь сложилась довольно странно: семь лет я жил отдельно от своей се­мьи. Сначала меня на год забрали в армию. Но консерваторию я закончил и, конечно, получил распределение не по своему усмотрению. Поскольку я тата­рин, по просьбе гениального дирижёра Натана Григорьевича Рахлина, руково­дившего Казанским симфоническим ор­кестром, меня направили в Казань. Ког­да-то самого Рахлина по партийной ли­нии буквально выслали в этот город и даже не позволяли работать в Москве. Я долго не подписывал распределение, пока Рахлин не сказал: «Ты приезжай, а когда приедешь - уезжай».

- И вы уехали?

- Не сразу. Прошло два года, пока я опять не поступил в Ленинградскую консерваторию в аспирантуру, но еще год работал в Казани. Мне два раза в горо­де давали квартиру, чтоб остался. Пер­вую я тут же отдал: в оркестре мучился хороший валторнист, у него была семья, ребенок, он преподавал в консерватории и жил в общежитии. А я хорошо знал законы: если кто-то «ввалится» в новую квартиру, его нельзя выгнать. В моей двухкомнатной была раскладушка, верев­ка через комнату с развешанными веща­ми и 200 кг. нотных партитур. Я ушел в гостиницу, а валторнист с семьей остал­ся. Через два месяца меня спросили, почему я живу в гостинице, и дали но­вую, уже обкомовскую, квартиру. Там была консьержка. Сторож впускал и вы­пускал сановитую публику. В этой квартире я сохранил прежнюю обстановку и буквально жил на чемоданах. Все мое достояние - те же килограммы партитур.

- Но время вы зря не теряли?

    - Нет, конечно. Я отчаянно работал. У меня уже тогда был такой репертуар, что мне легче сказать, чего я не играл. Дирижировал 80-90 концертов в год. Больше 30 сочинений я знал наизусть, многое учил впрок. Такой нагрузки у меня больше никогда не было. Тогда я понял главное: изучать произведения нужно вечно, все равно каждый раз находишь что-то новое, чего раньше в партитуре не заметил. И еще: нужно стремиться точно передать автора, но не себя. Только дилетанты могут говорить о себе. Партитура - как книга, каждый читает свое, но в авторском тек­сте. В этом и есть момент импровизации. Искусство все может. Кто то, воз­можно, увидит в произведении праздник, а другой, наоборот трагедию.

      - Итак, вы вернулись в Ленин­град. Закончили аспирантуру, стали профессором Ленинградской консерватории. Я знаю, вы близко знали Е.А. Мравинского, были рядом с ним, а последние годы жизни, проходили у него стажировку...

      - Это долгий рассказ. В силу независящих от меня причин я ждал стажировки шесть лет, после того как в 1976 году стал дипломантом международного конкурса дирижёров. Но самое возмутительное случилось, когда меня вызвали в институт повышения квалификации СССР и замминистра культуры СССР Кухарский (музыковед, между прочим) откровенно, цинично стал отговаривать: «Вы доцент. Зачем вам это нужно? Вы уже сами все умеете. Он же скоро умрёт». И т. д. Я упрямо отвечал: «Хочу пообщаться с последним из могикан. Никого другого не надо». Убедил. Вернулся в Ленинград. Мравинский будто прозорливо чи­тал мысли. Было впечатление, что он присутствовал при том разго­воре: «Что, отговаривал? Мне не дают покоя всю жизнь... Я могу и сам уйти, но как? Мы же живём в рабовладельческой стране». До конца его жизни я работал с оркестром маэстро, и у меня было много концертов в филармонии. После его смерти количество кон­цертов резко сократилось до од­ного в год. Но я зачинатель кон­цертов памяти именно в день его смерти, 19 декабря. Это право у меня не оспаривает никто.

      - А как вы попали в Ростов?

    - Случайно. По плану Союзконцерта я должен был дирижи­ровать и в Ростове. Объездил уже полстраны, а в город, официаль­но записанный в моих планах, не звали. Вдруг как-то вечером раз­дался телефонный звонок. Звонил С. Коган, с которым я не был знаком. Он пригласил меня на концерт. Позже я узнал, что у Ко­гана начались неприятности с ор­кестром, его вызвали в обком партии. В разговоре В. Чуб обро­нил фразу «Да, кстати, что это вы моего родственника не зовете в Ростов? Коган был потрясен. Дело в том, что с Чубом я был знаком задолго до того, как он стал начальником. Его двоюродная сестра - моя жена. Когда-то он учился в Ленинграде и жил в нашем доме, после того как его с мо­лодой женой выгнали из общежития. Итак, я дал концерт в Ростове. Вдруг оркестранты предложили мне взять на себя руководство оркестром. Я отка­зался. У меня уже был свой оркестр, обязательства перед ним. Мы только что вернулись из Японии. После долгих уговоров всё же заключили договор о том, что я буду совмещать руководство двумя оркестрами. Долго никто не знал, что я родственник Чуба. Оркестр не пользовался никакими особыми блага­ми. Я никогда и никого ни о чем не просил. Мы только кропотливо работа­ли, чтобы получился такой замечатель­ный коллектив. А где ещё в России найдется коллектив, в котором играют несколько профессоров консерватории?

    Я не могу в газете передать весь разговор с Равилем Мартыновым. Это лишь словесный эскиз, штрихо­вой набросок - портрет дирижера на­полняется красками, когда слушаешь его концерты.